Фигль-Мигль - Мюсли

— Не знаю.

— А мужик толстый?

Александра Генриховна пожимает плечами.

— По крайней мере, вдвоем с собакой они на этом острове не помещаются. — Она задумывается. — А сельский классицизм не поместится в любом случае. Разве что пара удочек.

— Скорее всего, он берет спиннинг.

— Спиннинг — это уже хай-тэк.

Они смотрят друг на друга.

— Странный какой закон, — говорит наконец писатель. — Вроде всё можно, а ничего нельзя. Это не годится, я ведь не фантастику пишу, а почти реализм. Все как в жизни, только абсурда поменьше. Как можно написать что-нибудь почти реалистичное о совхозном поле? — Он забирает у Александры Генриховны пустую банку и тихо в нее дудит. — Лучше я напишу о мужике, который мечтал купить Васильевский остров.

— Зачем?

— Зачем-зачем. Чтобы там жить, разумеется.

— Весь Васильевский остров?

— Этот мужик никогда не мелочился.

— А люди?

— Он их выселит. А мосты будет держать поднятыми. Как в крепости. Купит себе пароходик, чтобы в Кронштадт ездить за продуктами. Потихоньку там все травкой зарастет, на сфинксах больше никто никакой гадости не напишет; разве плохо?

— Знаешь что, пусть он купит себе совхозное поле и выстроит там настоящую крепость.

— У тебя совсем нет воображения, — говорит писатель неодобрительно. — Сравнила совхозное поле с Васильевским островом. Мечтать нужно о чем-то полномасштабном, понимаешь? О чем-то недостижимом. Потому что для получения достижимого нужно не мечтать, а работать. Белинский бы сказал, что это натурализм в духе Золя. — Он задумывается. — Интересное дело — ассоциации, — говорит он. — Так как насчет сексуальной жизни?

Он наклоняется и неудачно придавливает хвост или лапу собаки. Бивис верещит под своим одеялом. Желто-рыже-зеленое, как осенний газон, одеяло,

тщательно расправленное и сложенное, Лиза убирает в шкаф. Она внимательно рассматривает пол. Пол идеально чист. Солнечный свет пестрит его, добавляя к трещинам старого паркета темные подвижные полосы теней, которые раскачиваются и дрожат вместе с деревом за окном. Струящийся

по потолку и краю стены свет делает их похожими на ясную, с быстрым течением, воду. Лежа в постели, Аристид Иванович смотрит в потолок. Он видит, как пятна и блики света становятся все меньше, слабее, неотчетливее; их движение угасает. Наконец они мутнеют и исчезают, слившись с побелкой.

— Вот и все на сегодня, — говорит Аристид Иванович и тянется за сигаретами. — Привет.

— Привет, — говорит Майк, проходя мимо табачного киоска.

— Привет, — говорит банкир. Светлые джинсы и куртка сидят на нем как аккуратный костюм. Под мышкой он держит блок сигарет. — Интересно, это слово что-нибудь означает?

Майк останавливается.

— Это то же самое, что «здравствуйте», или «доброе утро», или что-то еще. Так говорят, когда видят кого-то знакомого.

— Я понимаю, но мы ведь не знакомы.

— Зато часто видимся, — говорит Майк и, подумав, добавляет: — На одном и том же месте.

— И что?

— Это успокаивает. Ты замечаешь что-то знакомое — ну так знакомое, без знакомства — и даешь понять, что заметил, что все в порядке.

— Значит, это все равно, что сказать «не бойся».

— Наверное, — говорит Майк уже не так уверенно. — Но только можно сказать «привет» кому угодно, это ничего не значит.

— Вот это я и имел в виду, — говорит банкир. — То есть я с этого начал. Рассуждая логически…

— При чем тут логика? — перебивает Майк. — Неужели нельзя просто сказать «привет», а что это значит, каждый придумает для себя сам.

Банкир улыбается.

— Хорошо, — говорит он. — Привет.

Они расходятся в разные стороны.

— Черт, — говорит Майк, — я забыл ему поклониться. — Он оборачивается, но банкир уже довольно далеко: переходит дорогу, уменьшается, превращается в одну из фигурок на краю парка.

Еще дальше две фигурки — мужчина и женщина — бодро, дружно шагают по аллейке. Они подходят к дороге, останавливаются. Останавливаются и стоят.

— Вот дурни, — говорит Майк, приглядываясь. — Там же светофор не работает.

— Я не пойду без зеленого света, — угрюмо говорит Александра Генриховна. — Можно вернуться и пройти через парк.

— Там ведь тоже нужно переходить дорогу.

— Но светофора-то там нет. Мы ее перейдем, посмотрев по сторонам.

— Хорошо, — говорит писатель. — Ты моя жена, я должен демонстрировать лояльность. — Он морщится и смотрит в сторону; его взгляд быстро, небрежно пробегает по стеклянной поверхности неглубокой лужи. Ясное утро блестит в луже желтым пятном.