Иэн Бэнкс - Песнь камня

— День, полный событий.

Ты киваешь. Огонь колеблется тенями на расписанном потолке с карнизами и на темной деревянной обшивке стен.

— Полный событий, — шепотом соглашаешься ты. Некоторое время я молчу.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я наконец. — Лейтенант с тобой хорошо обращалась?

Долгое время ты не произносишь ни слова. Пляшут тени огня. В конце концов отвечаешь:

— Со всем почтением и уважением, каких я теперь ожидаю.

Я не понимаю, что сказать. Поэтому не говорю ничего. Вместо этого вникаю в наше положение. Ты лежишь не шевелясь, я смотрю — и вот так, глядя, лежа, мы остаемся неподвижны, точно застыв в моментальном безвременье.

Но нет; мысли мои противоречат своему собственному генезису. Само время не безвременно, и уж тем более мы. Мы — добровольные жертвы своей поспешности, и хотя элегантнее было бы повернуться к тебе спиной, пренебречь тобою, я этого не делаю. Напротив, я тяну руку, делаю усилие, в какой-то момент решаю больше не решать и, движимый более грубым, примитивным слоем сознания, протягиваю руку, хватаю край простыни и накрываю тебя.

В возобновленном сне мне видится лето, то время много лет назад, когда наша связь была новой, и свежей, и тайной по-прежнему — или мы так считали, — и мы с тобой верхом отправились на пикник, на далекий луг в лесистых холмах.

Такой энергичный галоп всегда тебя возбуждал, и мы проехались снова, ты — лицом ко мне, широко раздвинув ноги, пронзенная, твои юбки укрывали наше единение, а превосходная лошадь, не жалуясь, вес скакала кругами по тайной, залитой солнцем арене — по цветочному ковру звенящей насекомыми лужайки; животное бросается вперед, мускульная сила заставляет нас — наконец, наконец-то — в относительной неподвижности (загипнотизированных, все позабывших, потерянных в растянутом мгновении пятнистого света и жужжащего воздуха) целиком отдаться этим пульсирующим движениям, сладкой взаимности восторга.

Всегда предпочитая поэтическую несправедливость прозаической честности, полагаю, нам было бы чего стыдиться, если б то, что разбудило нас с утра, тут же и усыпило бы и мы в каком-то состоянии лежали бы и дальше.

Ты всегда спала глубже; я видел, как для медленного твоего пробуждения требовался не один крик петуха. Побудку нам, однако, устраивает нечто способное летать, однако, к счастью, собственного голоса не обретшее.

Внезапный назойливый хаос охватывает крышу замка, этажи, стены и нашу комнату, сотрясая все подряд; чешуйчатым флагом хлопает по камням, поднимает пыль и нас, взволнованных и встрепанных, окружает своим облаком и промахивается в этой вихрящейся сыпучей неразберихе.

Снаряд; первый чересчур удачный выстрел, что нашел замок, ударил в него, пролетел насквозь, подняв яростный вихрь каменной пыли, щепок и паники в кильватере. Но оргазма не достиг; остановился меж цоколем и нижними этажами, не взорвавшись.

Ты всхлипываешь, я тебя утешаю, этим неожиданным вторжением вынужденный снизойти до похлопывания по плечу и банальных замечаний. Оглядываюсь в сухом тумане удушливой пыли, которым нас окутал полет снаряда; из дыры в потолке брызжет засушливый мусорный дождь. Я успокаиваюсь, улыбаюсь и отхожу от тебя, закрывая нос платком и отмахиваясь от белых туч, обследовать уничтоженный угол своей комнаты. Наверху дыра, сквозь круговерть пыли сочится солнечный свет. Верхняя часть стены снесена громадным полукругом, точно откушена великаном, и видна темень соседней комнаты. Кажется, старая кладовая, доверху забитая мебелью, если я правильно помню. За ней — главные гостевые апартаменты, которые лейтенант реквизировала в собственное пользование.

Я карабкаюсь на изящный гардероб — он избежал повреждений: снаряд пролетел в ладони от него — и перегибаюсь через стену из камней и булыжников. Потянувшись и проникнув внутрь, за вековое потемневшее истерзанное дерево, улавливаю необычный химический запах; аромат из детства, что всегда был связан с одеждой, приемами и прятками. Замечаю металлический отблеск, протягиваю руку. Нафталиновые шарики; так пахнет нафталин, вдруг понимаю я.

Пальцы смыкаются на плечиках. Я снимаю их с вешалки в пробитом платяном шкафу, что стоит в сумеречной комнате, потом бросаю и слезаю с гардероба. Другая дыра у меня под ногами сквозь мозаику, доски, дранку и штукатурку ведет в пыльную столовую. Из дыры доносятся крики и топот бегущих ног.

Я подхожу к окнам и распахиваю их в день — шторы у меня за спиной опущены. Снаружи царит странный покой — обычный новый день с туманом и низким водянистым солнцем. В лесу поют птицы.