Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

Видя, как дрожит Анна, трепещут юные девы. Вот, значит, куда может привести подобная красота? Сплевывают на землю парни — кому же достанется эта женщина? Языкам пламени.

Старики осуждают свой возраст как непристойный груз. Да, конечно, им удалось спасти собственные кости и сохранить их до сего дня, но при виде этой преступницы они начинают думать, что умереть такой молодой, скорее, привилегия. А они со своими морщинами, ревматизмом, со своими вонючими ртами и скверным пищеварением просто тянут лямку повседневности. Для чего? Анна вспыхнет мгновенно, но как она сияет! Исключительной жизни — исключительная смерть.

Перед площадью Брендор надвигает на лицо свой темный капюшон. При виде Анны оживают его детские воспоминания, когда в мае в деревне родители резали овец. Анна напомнила ему одного ягненка — он так и не смог забыть его и вспоминал даже во время церковных служб. Это был белоснежный неискушенный агнец, который не знал, что существует насилие, от которого ему суждено пострадать. Простодушный, трогательный, он не мог устоять на месте на своих крепких, но еще гибких ножках, и в глазах у него светилась радость. Его круглые глубокие черные глаза улыбались палачу вплоть до того момента, когда лезвие ножа перерезало ему горло, — ягненку казалось, что руки, ухватившие его за шерсть, могут лишь гладить его и ласкать. И когда удивленный агнец пал от отцовского ножа, Брендор встал на его сторону и назвал собственного отца убийцей. «Убивать кого бы то ни было — значит обращаться против самой жизни. Ни у кого нет на это права».

Анна не заметила Брендора. Она вышла прямо к месту казни.

Лошадь под судебным приставом встала на дыбы.

Анна смотрела на птиц, летавших в вышине.

Что за восхитительный подарок сделали ей своим приговором! Прежде она любила этот мир по привычке. Сегодня она любит его, потому что это невозможно отложить, она любит его с необычайной силой. Она может достичь истинной любви. Чистой, бестелесной любви.

Невероятно! Можно испытать счастье даже перед собственным концом.

Палач привязывает ее к столбу.

— Не нужно меня душить! — умоляет она. — Я хочу все пережить.

Палач застывает на мгновение, пожимает плечами. В просьбе Анны ему не нравится только одно: он только что потерял полагающиеся ему деньги.

Анна закрывает глаза. Лишь бы боль не одержала над ней верх. Она принимает свою казнь, не пытается избежать ее. В душе она дала согласие смерти. Более того, она даже призывает смерть в своих молитвах.

«Я доверяю. Природа все предусмотрела. Я видела, как умирают животные. Когда собаке очень тяжело, она умирает. Смерть приходит только в конце очень сильного страдания. Она добра. Освобождает. Смерть принадлежит к таинству жизни».

Она обещает не уступать. Но и не цепляться за жизнь. Она не будет бороться. Палач поджигает вязанки соломы и сена. По толпе пробегает дрожь нетерпения, люди возбуждены, не понимая, чего же именно они ждут.

Анна поднимает взор к небу.

Ей начинает казаться, что перед ней раскрывается бесконечность. Мир застывает навсегда. Эту картину она унесет с собой в вечность. Небо белесое, как перламутр раковины. Ветер легок, как вздох, воздух влажен, как дыхание.

Анна опускает веки: отныне она будет жить в воспоминании об этом мгновении.

«На самом деле я не исчезну. Они не убьют меня, из-за них я буду жить вечно».

Начинает подниматься дым, он проникает ей в грудь, наполняет ее, заполняет легкие. Она хочет удержать его в себе и не кашлять.

Ноги пронизывает острая боль. Как укус. Первые языки пламени впиваются зубами в ее тело. И тогда Анна раскрывает объятия смерти, как раскрывала их жизни. Она отдается ей, открывает рот и умирает.

Когда пламя добралось до юной осужденной, толпа содрогнулась. Еще не одно десятилетие свидетели казни будут рассказывать, что в голосе Анны слились крик боли и стон наслаждения.

Инсбрук, 20 сентября 1914 г.

Господину графу Францу фон Вальдбергу

Сударь,

сомневаюсь, что вы помните меня, поскольку видеть могли всего дважды — на вашей помолвке и на торжественном бракосочетании. Однако Ханна, вспоминая свою юность, говорила вам обо мне. Вероятно, вам незнакомо и мое настоящее имя — Маргарет Питц, в замужестве Маргарет Бернштейн, скорее, вы знаете меня под домашним именем Гретхен, поскольку Ханна из-за своей чувствительности никогда иначе меня не звала. Я на десять лет ее старше и всегда считала ее своей младшей сестрой, хотя между нами не существует никаких кровных связей. Богу было угодно, чтобы мы встретились в детстве и взаимная привязанность продлилась всю жизнь.