Антония Байетт - Обладать

Действительно, Мод вся дрожала как в лихорадке. Но по-прежнему казалась – такое обманчивое впечатление создавали её прекрасно-точёные черты! – надменной, чуть ли не презрительной.

Роланд спросил, самым мягким голосом:

– Отчего же озноб?

– Я пыталась… я анализировала. Причина… в моей внешности. Если у тебя такая… определённого вида внешность… не оживлённо симпатичная, а классически…

– Классически красивая, – подсказал Роланд.

– Да, допустим. Ты невольно превращаешься… в общее достояние… в какого-то идола. Мне это не нравится. Но всё равно так получается.

– Так быть не должно.

– Даже ты – помнишь, в Линкольне, когда мы познакомились – стал меня смущаться и бояться. Я теперь уже от людей другого и не жду. И часто пользуюсь этим в своих целях.

– Хорошо. Но ты же не хочешь… не хочешь всегда быть одна? Или хочешь?

– Я отношусь к этому так же, как она. Я выставляю защиту, никого к себе не подпускаю, чтобы иметь возможность спокойно делать мою работу. Я очень хорошо понимаю её слова насчёт целого, неразбитого яйца. О самозатворничестве, об одержимости собой. Об автономии. Но я бы не хотела быть совсем такой… Понимаешь?

– Конечно, понимаю.

– Я пишу о лиминальности. О порогах. Бастионах. Крепостях.

– А также о набегах и вторжениях?

– Разумеется.

– Ну, набеги – не моя стезя, – усмехнулся Роланд. – Я собственное уединение поберечь не прочь.

– Знаю. Ты бы… никогда бы не стал наплывать бессовестно на границы чужого мира…

– Накладывать свой мир поверх твоего…

– Да. Поэтому я и…

– Поэтому ты и чувствуешь себя со мной в безопасности?

– Нет. Нет. Не то. Поэтому я люблю тебя. Хоть этого и боюсь.

– И я тебя люблю, – сказал Роланд. – Хоть это сулит сложности. Особенно теперь, когда у меня появилось будущее. Но тут уж ничего не попишешь. Влюбился самым ужасным и роковым образом. Со мной происходит всё то, во что мы давно разучились верить. На уме у меня только ты, днём и ночью. Это как наваждение, или как навязчивая идея. Когда я тебя встречаю, среди каких-то людей – только ты живая и настоящая, все остальные – тают как призраки. Ну, и так далее.

– Великолепно холодна, безжизненная безупречность…

– Откуда ты знаешь… что я раньше про тебя так думал?

– Все вспоминают эту строчку. Фергус тоже так думал. Да и сейчас наверное думает.

– Фергус – хищник, пожиратель… Конечно, я мало что могу предложить. Но я бы не нарушал твой покой, я бы…

– Позвал с собой в Гонконг, Барселону или Амстердам?..

– Почему бы и нет. Я бы не стал там угрожать твоей свободе.

– Или остался бы здесь из любви ко мне?.. – спросила Мод. – О, любовь ужасна, она губит все планы, она может всё разрушить…

– Любовь бывает также хитрой и умной, – сказал Роланд. – Мы могли бы вместе придумать, как устроить… по-современному. Амстердам ведь недалеко…

Две холодные руки встретились.

– А не лечь ли нам в постель? – сказал Роланд. – Не продолжить ли разговор там?

– Этого я тоже боюсь.

– Какая ж ты всё-таки трусиха, Мод. Ладно, я о тебе позабочусь.

И вот, стащив непривычные одёжки, разноцветные и с Собрайлова плеча, они забрались нагие под балдахин, в самую глубину пуховой перины, и задули свечку. И очень медленно, с бесконечными мягкими задержками, чередуя нежные отвлекающие маневры с вкрадчивыми приближениями, приготовлениями к главному приступу, Роланд подобрался к ней и, выражаясь по-старинному, вошёл в неё, и завладел всей её прохладной белизною, которая разогрелась до его собственного тепла, так что не стало больше границ, и услыхал, уже перед рассветом, её крик, словно летящий издалека, ясноголосый, безудержный и бесстыдный, крик торжества и наслаждения.

Поутру весь мир имел новый, незнакомый запах. Это был запах после буревала, зелёный запах искромсанной листвы и растительных брызг, расщеплённого дерева и смоляной живицы, запах терпкий и заставляющий почему-то ещё думать о летнем, с хрустом надкушенном яблоке. Это был запах смерти, разрушения – и вместе свежий, живой, что-то сулящий…

Есть вещи, которые случаются, не оставляя заметного следа, о них не говорят и не пишут, – но было бы глубоко неверно утверждать, что последующие события идут своим путём безразлично, как если бы этих вещей не было вовсе.

Два человека встретились однажды жарким майским днём, и никогда потом ни с кем не говорили о той встрече. Вот как это произошло.