Антония Байетт - Обладать

Батюшка подбежал к ней – и заключил бы нежно в объятия, – но она выставила костлявую руку, и даже слегка его оттолкнула:

«Спасибо, я хорошо себя чувствую. Я могу сама стоять на ногах».

И она, ступая с трудом, даже с опаской, но стараясь держаться прямо – иначе как гордым ковыляньем я бы это не назвала! – медленно совершила путь к камину и уселась в кресло. Батюшка спросил, не отнести ли её в кресле наверх – она ответила, что не нужно, и прибавила: «Спасибо, мне и так хорошо». Однако приняла от него стакан вина, хлеб и молоко, и стала пить и есть почти жадно. Мы сидели вокруг, раскрыв рты, тысячи вопросов вертелись у нас на языке, и тут она сказала:

«Я умоляю, не спрашивайте меня ни о чём. Я знаю, что не имею права просить вас об одолжениях. Я злоупотребила вашей добротой, так вы наверное считаете. Но у меня не было выбора. Обещаю, что вам осталось терпеть меня недолго. Только ни о чём не спрашивайте».

Как могу я описать наше душевное состояние? Она отвергает все нормальные чувства, обычное человеческое тепло, общение. Что она имеет в виду – говоря, что нам осталось терпеть недолго, – хочет ли сказать, что ожидает вскоре умереть здесь, в Кернемете?.. Она безумна? или, наоборот, слишком умна и хитра, и имеет какой-нибудь план, имела с самого начала? Останется она с нами, или нас покинет?..

Где ребёнок? Мы все терзаемы любопытством, которое она – от хитрости или от отчаянья – обратила против нас, заставляя нас видеть в нашем любопытстве чуть ли не грех, отвергая нашу естественную заботу, естественные вопросы. Жив младенец или умер? Мальчик или девочка? Что она собирается делать дальше?

И вот что мне хочется заметить – хотя я этой мысли немного стыжусь, но я, право, уловила интересную особенность человеческой природы: невозможно любить, когда человек настолько для тебя закрыт! Я испытываю ужасную жалость, когда вижу её нынешнюю , с обтянувшимся лицом, остриженную, когда воображаю её муки. Но я не могу вообразить их по-настоящему – ибо она запирается; из-за её замкнутости моё сочувствие превращается в сердитую обиду…

Мая 9-го

Годэ сказала, если пустить сорочку младенца плавать по поверхности источника фей, фёнтенн ар хазеллу , то можно узнать, вырастет ли ребёнок крепким и здоровым, или зачахнет и умрёт. Если рукавчики сорочки наполняются ветром и тело сорочки надувается и плывёт по воде – ребёнок будет жить и благоденствовать. Но если сорочка никнет, набирает воду и идёт ко дну – ребёнок умрёт.

Батюшка сказал:

«Поскольку у нас нет ни ребёнка, ни сорочки, от этого гадания мало проку».

Да, Кристабель не сшила за всё время ни единой сорочки, только вышила несколько футляров для перьев и мой футляр для ножниц, да ещё помогала подшивать простыни.

Теперь большую часть времени она проводит у себя в комнате. Годэ говорит, что у Кристабель нет жара и она не угасает, а просто очень слаба.

Прошлой ночью мне приснился страшный сон. Будто мы стоим на берегу огромного водоёма, с поверхностью очень тёмной, и с отливом словно чёрный янтарь, но отчего-то комковатой. Нас окружают по бокам остролисты, их целые заросли – когда я была девочкой, мы собирали эти листики с их шипиками и, двигаясь по кругу листа от шипика к шипику, легонько укалывали нежные подушечки пальцев и приговаривали: любит – не любит. (Когда я рассказала об этом Кристабель, она заметила с усмешкой: для такого гадания остролист уместней, чем маргаритки, у которых с той же целью обрывают лепестки английские девочки.) В моём ужасном сне я почему-то безотчётно боялась остролиста. Так, еле заслышав любой тонкий шорох в кустарнике, опасаешься змеиного укуса.

Нас там несколько женщин у кромки воды – сколько именно, сказать невозможно, как это нередко бывает во сне, – но я чувствую, ещё кто-то напирает мне сзади на плечи, обтесняя меня. Рядом со мной Годэ, и она пускает на воду какой-то маленький свёрток: в первый миг он весь завёрнутый и перевитый, – так обычно на картинках изображают свёрток с младенцем Моисеем, когда его прячут в камышах; но в следующий миг это крошечная сорочка, накрахмаленная, плоёная. Сорочка выплывает на середину озера – на воде нет ряби, – вздымает пустые рукавчики, пытается набрать воздуха – хочет надуться, приподняться из густой воды, но вода мало-помалу затягивает сорочку, вода похожа уже скорей на трясину, или на желе, или на жидкий смоляной камень, и во всё это время сорочка бьётся, машет своими, так сказать, ручками, хотя какие могут быть у неё ручки…