Антония Байетт - Ангел супружества

Эмили знала, что женщины, шушукаясь, рассказывают друг другу о своей любви в восторженных тонах: вспоминают слова возлюбленного, описывают его внешность, поведение — был ли он на свидании умерен в себе или очаровательно робок; и романтические нотки так восхитительно вплетаются в тихую беседу; и оставшись вновь наедине с предметом своей любви, после того как до последней мелочи обсудила его с сестрами и подругами, женщина, как правило, бывает поражена разницей между живым человеком и образом, который сама сотворила; иногда это ее возбуждает, иногда пугает, а бывает, и разочаровывает. А как между собой говорят о женщинах мужчины? Считается, что их занимают другие, более возвышенные темы. «Тысячеумные друзья» Артур и Альфред говорили о ней и об Эмили Селвуд. Что же они обсуждали?

Если быть до конца с собой откровенной, надо признать, что она по сей день помнит то чувство, которое переживала, видя две мужские спины и две пары ног, резво поднимающихся по лестнице в мансарду, — ее словно бы оставляли за вратами рая. Друзья часами, бывало до рассвета, вели разговор о любви и красоте; до нее доносились неразборчивые обрывки фраз: то раздавалось задумчивое ворчание, то звучал быстрый, решительный и выразительный голос. Она слышала, как они читают стихи. «Оду соловью». «Оду греческой вазе». «Покоя девственной невестой став…» [47]— она знала стихотворение наизусть и могла восстановить неуслышанное. Артур хвалил стихи Альфреда, сравнивал его с Китсом и Шелли. Он называл его «поэтом чувства», цитировал письма безвременно погибшего юного поэта. «О если б жить не разумом, но чувством!» — одобрительно восклицал он вслед за ним, когда хвалил Альфреда за его стремление к добру, совершенству, истине, за его стихи, проникнутые «чувствительной любовью к красоте». В «Теодицее» Артур утверждал, что Бог создал Вселенную, полную греха и печали, чтобы через Сына, искупившего падение мира и сделавшего его прекрасным, ощутить любовь к Себе. Раз, выйдя на лужайку, она наткнулась на них: они полулежали в плетеных креслах, откинувшись на мятые подушки, и беседовали, как свойственно мужчинам, о природе вещей. Из трубки Альфреда поднималась и таяла в воздухе струйка дыма. Артур втыкал в землю железную тяпку, с помощью которой садовник — вопреки протестам Теннисонов, любивших всякую былинку, — безуспешно боролся с маргаритками и клевером, разросшимися на лужайке.

— Такое миропонимание зародилось еще в мифологии неоплатоников, — говорил Артур. — Разум, высший Разум, или Нус, погружаясь в неподвижную Материю, Хиле, порождает жизнь и красоту. Нус — мужское начало, Хиле — женское, подобно тому как Уран-небо — мужское, а Гея-земля — женское, как Христос, Логос, иначе Слово, — мужское начало, а душа, им животворимая, — женское.

Юная Эмили Теннисон, держа в руках корзину с книгами (с Китсом и Шекспиром, «Ундиной» и «Эммой»), подошла ближе и посмотрела на них из-за вуали темных волос. Они с явным удовлетворением стали рассматривать ее. Их руки, свисая до самой земли через прогнувшиеся подлокотники кресел, потянулись друг к другу: одна — смуглая до черноты, другая — белая и ухоженная.

— Почему? — спросила Эмили.

— Что «почему», милая? — переспросил Артур. — Как живописно ты смотришься на фоне роз, когда ветер развевает твои волосы. Не двигайся — я тобой любуюсь.

— Почему, скажите, неподвижная Материя — это женское, а животворящий Нус — мужское?

— Потому что земля — наша Мать, она рождает все прекрасное: и деревья, и цветы, и тварей.

— А Нус, Артур?

— Потому что мужчины забивают свои неразумные головы понятиями, добрая половина которых — химеры и небывальщина, и оттого впадают в ересь.

Артур не умел дразнить. Говорил серьезно, убежденно, точно читал лекцию.

— Это не ответ, — настаивала она, заливаясь краской.

— Потому что женщины прекрасны, малышка, а мужчины — всего лишь поклонники красоты; потому что женщины — воплощение доброты, которой переполнены ваши милые сердца, а мы, жалкие мужчины, понимаем, что где-то есть истина, и ищем ее, дабы укротить свое воображение, лишь ощущая вашу добродетельность.

— Это не ответ, — повторила Эмили.

— Женщине ни к чему забивать всем этим свою милую головку, — начиная утомляться, ответил Артур.

Альфред мечтал о чем-то; его длинные черные ресницы были покойно сомкнуты. Руки друзей расслабленно свисали с подлокотников, касаясь земли, а пальцы молча указывали друг на друга.