Любовь Ковшова - Земную жизнь пройдя до половины

Рядом с тобой я сама становилась, как кошка. Все время хотелось вцепиться и исцарапать.»

Воспоминание из детства.

Мне лет тринадцать. Я лежу в сене на чердаке и представляю себе красочную, но несколько абстрактную картину.

Поле боя. Я перевязываю раненого. Весь в бинтах, он встает на одно колено, отмахивает в сторону рукой и говорит: «Люба, я тебя люблю!»

Дальше представлять не получается. Но картинка еще долго сидит во мне. И никто не подходит под сей героический образец.

Сперва был трамвай с желтыми деревянными сиденьями, который вез и вез, позвякивая, мимо крепостной стены, мимо стадиона, городского парка, длинно и полого к Днепру мимо фонарных столбов, мимо встречных трамваев над Днепром и над железнодорожными путями.

И шел какой-то бестолковый разговор: о пединституте, куда мы оба поступаем, о физмате, куда поступаю я, о друзьях, о школе, о доме. Ничего не запомнилось кроме нескольких реплик:

— Тебя, наверно, ждут дома?

— Конечно. Еще как!

— Какой-нибудь рыцарь печального образа?

— Почему рыцарь? Друзья ждут, мама с отцом.

Потом был ночной Смоленск и дорога через него весь, пешком с Покровки до общежития, гуденье ног и твоя с легкой издевочкой песня:

Нет уж, ты никак не был моим детским героем. Кто угодно, только не ты.

И кой черт понес нас, троих дураков — тебя, меня и Ларису, на этот футбол?!

Стояла сумасшедшая жара, и пить хотелось так, что скребло в горле.

— Сейчас сбегаю, куплю, — сказал ты и ушел.

Лариса посмотрела тебе вслед и вдруг попросила:

— Не обижай его, ладно?

— Его?! — удивилась я. — Да он сам кого хочешь обидит.

— Не болтай без смысла, — Лариса глянула на меня как на несмышленыша. Грубой лепки ее лицо сделалось строгим: — Его обидеть проще простого. Когда у него отец умер, ему пять лет было, а он с мачехой остался. Она его в детдом не отдала — пенсия за отца была большая. Так и мыкался: неухоженный, голодный часто. Болел, она к нему даже не подходила. Сирота он, понятно?

Мне было ничего не понятно. Какое дикое и нелепое слово: «сирота»!

Из твоего дневника того времени.

«Дома я себя чувствую чужим человеком. Да и есть ли он у меня, дом? Наверно, нет. В груди гуляет ветер. Пусто. Тяжело. Никого нет рядом.

Если бы…»

Поперек широких дверей костела был перекинут ржавый засов с таким же ржавым амбарным замком на конце.

Ты ухватился за решетку ближнего окна и забрался на каменный карниз.

— Лезь сюда, — протянул мне руку. — Садись и слушай. — Приложился лицом к решетке и крикнул:

— Ого-го-го-го-о!

Внутри помолчало, потом высоко-высоко зазвучал протяжный и печальный голос:

— О-у-о-о… О-у-о-о…

А следом тоненько зазвенело и загудело, набирая силу и понемногу превращаясь в мелодию. Она сперва приблизилась, затем удалилась и там в отдалении начала переливаться, то замирая, то вновь возникая. И слышался еще какой-то совсем уж дальний голос, который то ли пел, то ли молил кого-то. И длилось это длилось, пока не снесло звуки в такую высь, что стало непонятно, слышу я что-то или только кажется.

«Воспоминание о том, что здесь звучало раньше», — как сказал ты, причем безо всякой насмешки.

Вообще-то писать кусками проще. «Что вижу, то и пишу», — это Булгаков. Не нужно связывать что за чем идет, объяснять почему что случилось. Ну, как бы мне удалось объяснить, почему посреди экзаменов после пятерок по письменной и устной математике я вдруг решила все бросить и уехать? Ума не приложу. В дневнике детский лепет. Ни мотивов, ни поводов.

Не перебивая, ты выслушал путанное, несуразно-длинное мое объяснение и, чуть-чуть дрогнув голосом, спросил:

— А как же я?

И стало очень тихо, так тихо, что услышалось, как бьется ночная бабочка в матовый шар фонаря над нами.

Цепочка туманных фонарей тянулась вдоль чугунной ограды, перебиваемой побеленными кирпичными столбиками. Я никогда потом не могла найти это место в Смоленске. Как будто оно возникло в ту ночь и тогда же пропало.

Твои глаза с отраженными огоньками приблизились к моим так, что стали нерезки, ты притянул меня за плечи еще ближе и поцеловал. Я отшатнулась. Ты сразу отпустил меня. Я повернулась и пошла от фонарей куда-то в сторону, в темноту.

— Ну, зачем ты это сделал? — расстроенно сказала я.

— Очень хотелось. А вдруг ты и правда уедешь.

Я не уехала.

Я сижу и тупо смотрю в стену. Концы с концами в этой истории никак не сходятся.