Dasha - Ответственный редактор С

Стоило вынуть тело из воды, как оно становилось очень тяжелым. К нему возвращался его собственный вес. Я укладывала ребенка на расстеленное полотенце и вытирала. Потом сразу распахивала одежду на груди и кормила. Видимо испытывая жажду, Момо шумно и жадно сосала молоко.

И в самом деле, любви я не чувствовала. Более того, иногда меня на какой-то миг охватывало отвращение к этим горячим губам. Я поняла, что нечто может быть очень важным и неприятным одновременно. Но ни разу мне не казалось неприятным мужское тело. Я нуждалась в нем, в теле моего мужа, больше всего на свете. Тогда как тело Момо не было для меня необходимостью, но всетаки представляло большую ценность. Я не могла понять Момо. Она была просто плачущим существом. Просто младенцем. Есть такое выражение — «букашкин смех». Бывает, что малыш, которому ещё нет и двух недель от роду, улыбается. Тогда говорят: не сам улыбается, а букашки смешат.

Момо часто так улыбалась. И всё равно я не могла понять её. Родив Момо на свет, я ощущала её своею принадлежностью, не воспринимая как отдельную личность. Нельзя сказать, что я считала дочку частью себя, скорее всего это было примитивное чувство собственности. Именно поэтому мне казалось недопустимым причинить ей вред. Так жалко испортить хорошую вещь. Я ценила её. Это чувство отличалось от любви и умиления.

Мужчину, мужа я не желала. Мне хватало тепла, исходящего от Момо. Желания к мужу не возникало, пока я кормила грудью. Муж не был ценен для меня. Но, несмотря на то, что он не представлял важности, я его любила разумом. Когда ночью муж приходил ко мне, лишь внешняя оболочка моего тела радостно встречала его. Я думала, что разум и тело могут существовать отдельно друг от друга, но я ошибалась, всё это только тело. Ведь голова — это одна из его частей.

Однако Момо перестала быть горячей. Она остыла и обрела собственную форму. Она больше не сосала грудь, научилась самостоятельно ходить и стала говорить.

— В следующую среду родительское собрание, — сообщила Момо. Когда я зашла в гостиную, на ходу собирая волосы в пучок, Момо уже собиралась уйти в свою комнату. От неё исходил аромат шампуня после вчерашнего вечернего душа. Тело Момо больше не сбрасывало с себя частички старой кожи. Оно было холодным, окончательно сформированным и распространяло вокруг косметический запах.

— Отметь, что приду.

— Ладно, — протянула Момо и вышла. В прихожей раздался шум. Наверное, мама вернулась. Воздух задвигался. Мама недолюбливала мужа. Она не говорила об этом, но я точно это знала. Желание к мужу вернулось сразу после того, как я отняла Момо от груди. Оно требовало своего. Моё тело требовало мужа. Я стыдилась своего влечения, которое так нескромно требовало мужа. Но стыд сразу утонул в желании.

— Как Манадзуру? — входя в гостиную, нараспев проговорила мама.

— Там чувствуется сила, — ответила я, мама внимательно взглянула на меня.

— Сила? — снова нараспев переспросила она и, опустив корзину, еще раз пристально посмотрела мне в глаза. Хозяйственная корзина, напоминающая по форме перевернутую трапецию, имела густое плетение; её короткая ручка была приспособлена так, чтобы её можно было до отказа заполнить овощами, рыбой и прочей снедью, а затем повесить на локоть. Я помню время, когда мне так хотелось идти рядом с мамой за руку, но она шла впереди, повесив корзину с продуктами на локоть, а я брела за ней, спрятав руки за спиной. Тогда я едва доставала ей до плеча.

— Какая эта по счету? — спросила я; мама, пальцем указав на корзину, вопросительно посмотрела на меня.

— Не знаю, — проговорила она и начала загибать пальцы. — Одна была до того, как ты родилась. Вторая, когда ты пошла в школу. Потом ещё две, да нет, пожалуй, три износила.

«Не беда, что порвалась. Если аккуратно носить, новой и не нужно. Зачем тогда покупать?» — рассуждая так, мама каждый день, собираясь за покупками, вешала на руку порванную, потерявшую форму хозяйственную корзину. Только когда использовать её из-за огромных прорех становилось совершенно невозможно, мама отправлялась покупать новую.

— Такую же, — просила мама у старухи хозяйки в лавке хозтоваров, выставляя руку с зажатой в ней порванной корзиной, словно отталкивая её от себя.

В лавке продуктовые корзины продавались вместе с соломенными шляпами, жестяными грелками, винтами и прочей мелочью. Под потолком магазина была приспособлена деревянная балка, за которую цеплялся большой металлический крюк в форме буквы S, на его нижнем, похожем на хвост, закругленном конце висело несколько таких корзин.