Энтони Берджесс - Доктор болен

Боб остановил машину у подножия бесконечной конфигурации железных лестниц с железными перилами, с качавшейся на каждой площадке тусклой лампой. Долгий подъем, думал Эдвин, по пути вполне может что-нибудь произойти, — легкий прыжок через первый барьер; лихорадочный стук в чью-то дверь, крик «Полиция, полиция!»; подножка Бобу, болезненное падение, трепыхающийся с ним вместе лосось; мозги Боба, вышибленные его же бутылкой, ловко стянутой из коробки. Но ничему этому не суждено было сбыться. Боб сказал:

— Первый пойдешь по ступенькам. — Сказал это еще в машине, не спуская с Эдвина пристальных безумных глаз, протянув длинную руку назад за коробкой. — А я прямо следом, чтоб никаких фокусов больше не было, понимаешь. Потому что, — пояснил Боб, — я в рукаве нож ношу и на этот раз пущу в дело. Могу, приятель, и пырнуть, и метнуть. Я теперь начеку, так что больше не пробуй меня за-долбать. Хватит с меня уже, понимаешь, твоих закидонов.

На четвертой площадке Эдвин взмолился об отдыхе на минуту. Только что из больницы, запыхался, в плохом состоянии. Безжалостный Боб погнал его наверх, хрустко ткнув горлом бутылки. А на шестой, и последней, площадке сказал:

— Вот и пришли. Я ж тебе говорил, что недолго. — Эдвин, держась за перила, глядя далеко вниз на уличные фонари, вдохнул несколько раз полной грудью разреженный воздух. — Видишь дверь, — сказал Боб. — Особое устройство. Никто не вышибет, точно. Из одного фартового дома, бомбежку выдерживает, вот так вот. В Белгрейвии [72] Белгрейвия — фешенебельный район Лондона близ Гайд-парка. . — Запыхавшийся Эдвин видел под качавшейся лампой массивную дубовую панель, молоток — потускневшую скалившуюся львиную голову. Боб вставлял большой железный ключ. Засов скрипнул, вся дверь простонала прелюдию к величавому дому. — Ты вперед, — велел Боб. Темнота, запах чьего-то чужого дома, потом вспыхнувший свет разоблачил убожество крошечной прихожей Боба. — В месяц шесть никеров, — сообщил Боб, — не так уж и плохо с учетом всего. — Прошагали меж двумя рядами пустых бутылок из-под джина и виски, — почетный поблескивающий караульчик. Потом Боб отправил в мир света гостиную. Пивные бутылки и липкие матовые стаканы, разбитый викторианский диван с лежавшей на нем пылью, проигрыватель. Боб пнул выключатель электрического камина: поддельные угли и спрятанный вентилятор прикидывались живым пламенем. — Ну, — сказал Боб, по-прежнему держа под левой рукой коробку с едой, — даже не пробуй схватить этот ключ. — И помахал Эдвину ключом. — Ты останешься тут на какое-то время, вот что ты сделаешь; даже не пробуй смыться. Оглядись, или сядь, или еще чего-нибудь, пока я соберу нам чего-то поесть. — И ушел, оставив ключ на ободранном и побитом столике, претерпевшем жестокое обращение предмете обстановки, вызвавшем в Эдвине чувство искренней жалости. Эдвин прошел к дверям гостиной, увидел в затхлой кухоньке спину Боба. Боб готовился готовить еду. Он еще оставался в реглане, элегантном среди пустых банок из-под сардин, мутных молочные бутылок, сухих хлебных корок. Тихо пел маленький холодильник. Эдвин тихо прокрался с ключом к входной двери квартиры. Нет, впрочем, недостаточно тихо. Боб с ножом в руке оглянулся и помрачнел. — Слушай, — сказал он, демонстрируя нижние зубы, — не хочу я тебя лупцевать, потому что, догадываюсь, тебе это может понравиться. Не знаю — покуда не знаю, — что тебе нравится, что не нравится. Это мы и узнаем. Только ты отсюда не смоешься. — Он выхватил ключ у Эдвина и положил в карман своего пиджака. Потом, ведя Эдвина назад в гостиную, сменил топ и жалобно проскулил: — А в чем дело? Я тебе не нравлюсь?

— Дело не в том, — сказал Эдвин, — нравишься или не нравишься. Я не знаю, зачем ты сюда меня притащил, но если считаешь меня извращенцем, то полностью ошибаешься. Я вполне нормальный.

— Ты? Нормальный? Смехота. Чокнутый, точно так же, как я. По глазам твоим вижу. Все твое поведение на это указывает. Вот съедим копченого лосося и серьезно возьмемся за дело. Покажу тебе пару вещичек, поглядим, чего скажешь. Но сперва поедим. Пойдешь со мной на кухню, чтоб я тебя видел.

— Говорю тебе, это бессмысленно, — доказывал Эдвин. — Ничего общего между нами я даже придумать не в силах. Вполне можешь меня отпустить. Только время зря тратишь.

— Поглядим, — кивнул Боб, втолкнул Эдвина в кухоньку, вытащил из тумбочки под раковиной два грязных стакана для джина. — Шампанского дернем, — сказал он. — Смотри. — Эдвин посмотрел: «Вдова Клико» 1953 года. — Открывай, — сказал Боб, — выпьем, пока я режу лосося. Если пробкой в меня попадешь, не пожалуюсь.