Юрий Поляков - Козленок в молоке

Двум сладострастьям охладелым Уже не нужен бред строки – Так вышибает парабеллум Белогвардейские мозги…

Хотя, возможно, столовая утварь досталась Кипятковой от ее второго мужа – богатого нэпмана, которого она, уличив в неверности, сама отвела в ЧК, где, кстати, и познакомилась со своим третьим мужем и откуда второй муж, разумеется, уже не вернулся. Впрочем, за последовательность ее мужей я не ручаюсь…

– О чем ваш роман? – мелко пережевывая, спросила она.

Витек посмотрел на меня вопросительно.

– О любви… – сказал я.

– Большой?

– Конечно.

– Дайте, дайте!

Я сходил в прихожую, достал из портфеля папку и принес ей.

– «В чашу», – прочитала она, нежно поглаживая картон сухими ручками.

– «В чашу»… Почему «В чашу»? Это знак?

– Вы меня об этом спрашиваете? – строго по инструкции удивился Витек.

– Ну конечно, глупый вопрос, – согласилась она. – Разве можно сказать, откуда приходит к нам вдохновение. «В чашу»… А может быть, вы – гедонист?

– Скорее да, чем нет, – ответил Витек, глянув на мой левый большой палец.

– Жизнь так мимолетна, что единственное утешение – длинные романы, – грустно произнесла Кипяткова. – Не так ли?

– Вестимо, – сказали мы с Акашиным одновременно.

– Вы мне прочтете кусочек? – Она начала развязывать тесемки.

– Обоюдно, – ответил Витек согласно указанию и тревожно пнул меня ногой под столом.

– Конечно, конечно… – закивала Кипяткова. – Я сейчас пишу воспоминания о Маяковском. Вообразите, ведь он звонил мне в тот роковой день. Звал… А я, глупенькая, тогда увлекалась совсем другим молодым человеком. Не поехала. В результате он умер на руках этой потаскушки Полонской. Не могу себе до сих пор простить!

– Трансцендентально, – посочувствовал Витек не без моей помощи.

– Да, в судьбе много трансцендентального… Я всегда верила в хиромантию, даже когда инструктором агитпропа работала. Посмотрите, какой у меня Венерин бугорок! – и она продемонстрировала нам свою пергаментную ладошку.

– Потрясающе! – воскликнул я. – А какая линия жизни!

– Короткая линия жизни! – пожаловалась она. – А как, Виктор, вы относитесь к Блаватской?

Я невзначай шевельнул правым указательным пальцем.

– Амбивалентно, – молвил он.

– Вы очень образованный юноша. Где вы учились?

– Вы меня об этом спрашиваете? – самостоятельно ответил Витек.

– Ах, ну конечно! – засмеялась она. – Что есть книжная мудрость по сравнению с внутренним знанием?

– Вы обещали почитать воспоминания! – встрял я, сообразив, что Акашин готов своевольно вывалить слово, значащееся в «Золотом минимуме» под цифрой «6».

– Ах, я и забыла! – воскликнула она, завязала тесемки и положила папку на край стола. – Сейчас принесу…

Она встала, кокетливо прикрыла грудь отворотами кимоно и ушла в другую комнату.

– Ты охренел?! – шепотом набросился на меня Витек. – Что я буду читать?

– Не бойся – до этого не дойдет!

– А до чего дойдет? – осунулся Акашин.

– Трудно сказать…

– Нет, ты скажи!

– Всякое бывает…

– Я тебе не трупоед какой-нибудь! – возмутился мой воспитанник.

– Ладно, – сжалился я, – если что, скажешь, дал обет не прикасаться к женщинам, пока не напишешь своей главной книги. Должна поверить: ей всякие в жизни попадались.

– А зачем эта старая бетономешалка нам вообще нужна?

– Понимаешь, у нее комплекс – каждого мужчину, который ей понравился, она тут же объявляет гением. Это психология. Как бы тебе попонятнее объяснить…

– Чего тут объяснять-то! Знаю: вот у моей наумихи хахаль – пьянь пьянью, алконавт. А она всем говорит: Жоржик в рот не берет! Чтоб перед людьми не стыдно было!

– Вот! Точно. Если ты ей понравишься – завтра вся Москва будет знать, что ты – гений.

– О чем это вы шушукаетесь? – кокетливо спросила Кипяткова, входя в комнату. В руках у нее было несколько машинописных страничек.

– О вечной женственности! – галантно сообщил я.

– Ах, шалуны! Вот я принесла. Но сначала – чай. Виктор, помогите мне!

Я кивнул, и Витек отправился следом за ней на кухню. Вскоре оттуда донеслось позвякиванье посуды и поощрительный хохоток, какой обычно издает, если верить классике, прихваченная в темном коридоре озорная горничная. Они вернулись: Витек тащил поднос с чайником и чашками, она – блюдечко с пирогом, по размеру напоминающим помет колибри.

– Виктор, вы трудно пишете? – пригубив чай, спросила она.

– Гении – волы, – скосив глаза на мой левый мизинец, молвил Витек.