Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

— Каждый заплатит за свою.

— А владелец этот завода несчастный заплатил за что?

— За удовольствие.

— Странный вы человек, — сказал Херасков после паузы. — Вы сами-то не кореец? Хотя бы наполовину?

— Даже сырой рыбы не ем, — поспешил я откреститься. — Но в этих фильмах по-настоящему есть справедливость.

— И довольно ядовитая. И кстати, как я помню, раньше вы предпочитали милосердие.

Я предпочитал его и сейчас. Но вооружиться против справедливости — против неё-то, вооружённой до зубов и торжествующей в каждом вдохе, пышущей из ноздрей пылом-жаром и запахом серы — мне было не по плечу. И ведь это он про пули заговорил, не я. Справедливость умеет нагнать саспенсу.

— Плевать, плевать, наххх. — (Или как-то так.) — Спокойной ночи, дружок шизофреник. Sweet dreams.

Наххх? (Или как-то так.) Я обратился за помощью к Словарю сокращений русского языка (второе издание, исправленное и дополненное, М., 1977). Там нашлись МЕХАНОБР, ИЛЯЗВ, ИМРЯК и даже ЛСД (лаборатория санитарной дезинфекции). Ч прописная означала час атаки в военной терминологии, а ч строчная, преимущественно с точкой (ч.) — час, часть, человека, число и химический термин «чистый». В сокращении Б мирно соседствовали батальон и барн, а в Д — деревня, дюйм и дательный падеж. Я плутал по словарю (МОНЦАМЭ — монгольское телеграфное агентство, и вот то, что меня всегда удивляло странным совпадением: ГБ, госбезопасность и государственная библиотека, а теперь ещё, вдали от 1977-го, и Господь Бог), плутал и не находил, но не отчаивался. Сокращение НАХХХ (или как?) могло быть сокращением и не из родного языка, и не сокращением, а чем-то плохо расслышанным. Милосердию и справедливости в одном сердце не было места. На одной земле, наверное, тоже.

Наш покойный папа преставился уже на моей памяти. То, что он дал дёру от нашей мамы, никто, кроме неё, не ставил ему в вину, но сразу же женившись вновь, на бледной и неудачной маминой копии, он прослыл большей скотиной, чем был. Пятнадцать лет с мамой, ещё пятнадцать — в кругу новой семьи, а папе хоть бы хны! Папина фортуна ни разу не поскользнулась. При всех режимах он был крупным чиновником и неуклонно становился всё крупнее, а помер как орден получил: за шашлыками, в азарте и неприличной компании.

И вот, с точки зрения нашей мамы, папа виноват во всём, а теперь ещё и в том, что слишком рано стал покойником. Хотя он обеспечил детей, вдов и претендентов, обе вдовы, мечтавшие себя в золоте по уши и видевшие, что все папины приятели набиты деньгами, как чучелы перьями, сочли наследство нищенским. Папа, похоже, слишком любил весёлую жизнь, чтобы обгрязниться на коронной службе до миллионов. Нет, миллион-то у него был, но один на всех. А не так, чтобы каждому.

Принцесса очень любила отца, но ни в чём не была на него похожа. Наш папа был кругленький, низенький, всегда довольный и анекдотично невежественный, как и положено барину советского покроя. (Это с его стороны дедушка ходил почти в лаптях. Чем Принцесса начала гордиться сразу же, едва выяснила, что в моде гордиться наспех откопанными графьями.) Интересы его, по должности, были самыми невысокими: поспать, покушать, баня, домик на Канарах. (Куда этот домик сразу же после похорон девался, не смогла разузнать даже наша мама, поэтому я не верю, что он вообще был.) Когда власти поручали ему пощекотать народ какими-нибудь новизнами, папа, преступный и верноподданный, никого не защекотывал до смерти. Он был шармёр и любил праздники жизни, и очень следил, чтобы праздник не омрачался народным стоном и проклятиями, — а ведь были среди соратников и дельцов такие набирухи, кому плач народа только аппетит улучшал.

«Медведь пятернёй, а кошка лапкою», — говорил папа. Зато двух мэров пересидел и при нынешнем губернаторе сидел бы в почётном кресле, кабы не помер.

И вот, во втором браке папа оставил двух дочерей, которых наша мама ненавидит, а Принцесса снисходительно помыкает. Как на грех, старшая девочка Анечка поступила в Университет, и за четыре года Принцесса так и не переварила эту радость. Могла бы, казалось, употребить небольшую политику — притом что Анечка на единокровную сестру всегда смотрела как на некое диво и старалась если не подражать, то хоть равняться. Пара ласковых — и верёвки вей; есть где разгуляться великодушию. Но некоторые, скандала единого ради, разве позволят себе и другим жить спокойно?

После папиной кончины мы видимся со второй семьёй от случая к случаю, а когда Анечка собирается с духом и звонит сама, Принцесса умело поганит её простосердечные порывы. В конце концов, это она была любимой дочерью. Папа умел грамотно написать разве что свою фамилию, но они чудно ладили. Я помню, как мы втроём ездили на дачу, которую вторая вдова потом продала. Папа садился на пенёк или крылечко, прикрывал большим платком лысую уже голову и смотрел, как мы скачем по грядкам. Никогда не напрягался.