Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

Всё же на свой лад он был последователен, и неожиданно я понял, что гораздо больше того, что он говорил, меня бесила сама манера говорения. Когда я мысленно убрал эти идиотские «да», интонацию «is it?», мысли Виктора зазвучали для меня человечнее. (Проблема звучания. Я возненавидел, например, Бродского, просто услышав, как он читает свои стихи в каком-то фильме. Тем сильнее возненавидел, что автор, казалось бы, в своём праве.) Что, например, я мог противопоставить его мысли, что идея империи сводится к идее централизации? Только атмосферу, флюиды. Виктор с отвращением говорил о русском провиденциализме, желании во всём, что происходит с тобою лично или со страной, усмотреть длань Господню. Как было не понять это отвращение? После всего, что произошло со страной и тобой лично? Но он отвращал лице свое и от коммунистов, честил их как мог — а поскольку интеллектуально мог не очень, оперировал главным образом подлогами. Тут тебе источник зла, безысходность, идея бесплатной колбасы как презумпция коммунизма. Эта колбаса меня тогда взбесила («коммунизм обещает не столько жратву, сколько её справедливое распределение», — распинался я). Защищая, кстати, вполне чуждое мне учение. В чём тоже был нюанс: никогда Виктор и ему подобные не вставали на защиту чего-либо подлинно чуждого справедливости ради; самые честные из них даже перестали наконец поминать Вольтера. Виктору справедливость вообще казалась чем-то излишним, какой-то сверхкомплектной сущностью, равно как и милосердие. Это с лихвой заменялось демократическими процедурами и гражданским самосознанием. Вещи, которые — как ни крути — нельзя заменить ни на что другое, либо открыто изгонялись, либо игнорировались, либо их старательно низводили (отряд: чудачества, подотряд: прихоти) до вещей пристойно-отстойных, вообще-то простительных, но где-то там, в иных эпохах и обстоятельствах, и обязательно — в ином месте. Неприязнь к метафизике, порождённая страхом перед нею же, была почти партийным билетом, масонским рукопожатием; по ней опознавали этих и тех не хуже, чем по артиклю в выражении «эта страна». («Не понимаю, почему они бесятся, ведь это всего лишь как артикль, да?» Ну ещё бы. Как слово «жид» — всего лишь обозначение вероисповедания. Почему-то нет на свете силы, которая очистила бы его от коннотаций.)

Но мать-перемать, неужели же я скажу доброе слово о тех, кто делал метафизику своим не столько знаменем, сколько топором, — а то и подтиркой, затычкой в любую щель! Одни с артиклем за пазухой, другие с жидами наперевес! Среди тех и этих я не мог найти человека, да и неизвестно, искал ли.

Врагов себе нужно выбирать не по вкусу, а по плечу. Оп-ля. Только на похоронах, когда ты слаб, как тряпица, я задумался о причинах моей вражды, и о том, как эти причины были постыдно надуманы. Мне не хватало настоящего врага — такого, кого не было бы позором ненавидеть, птицу большого полёта. Гиганта. Красавца. Человека недюжинных интеллектуальных и моральных качеств. Чтобы можно было поверять и равняться. Подражать, стараясь переплюнуть. В манере завязывать галстук, например, неспешно улыбаться, покидать на рассвете весёлый дом. Ты когда-нибудь покидал весёлый дом на рассвете и в любое другое время суток?

Сейчас я старался не глядеть по сторонам и дышать ровнее. Возможно, люди вокруг и недостойны быть моими врагами, зато я для них отборный враг: сорванец с виселицы, поклонник победоносного насилья, молодой человек дурных правил. Ничейный. До наглости прекрасный. Чужая ненависть — это стена, на которую опираешься, чтобы не рухнуть. Я был благодарен, как же иначе: то, что любой из этих трусов, стань он на мгновение ока сильным и смелым, скрутил бы меня в бараний рог, помогало держать осанку.

Когда в расходящейся толпе я внезапно увидел Сашу — задранный нос, прямая спина, собака под мышкой, невзрачный педант в очках почтительно рядом, — что-то во мне сломалось. Теперь я знал, что не отступлюсь, что пожертвую всем: понимая, что жертвовать — бессмысленно и недостойно, не отступать в данном случае — извращённая отвага сильно сродни малодушию. Бац на колени, «останься со мной». Где кабак, там и мой дружок. Дураки да бешены, знать, не все перевешаны. Которая рука крест кладёт, та и нож точит. Судьба не хуй, в руки не возьмёшь. Нам легче от смеха и мы никому не помеха. Ха и так далее, конец цитате.

— Мне понравился ваш племянник.

Он мне действительно понравился: нагловатый спокойный парень в хорошей физической форме, наверняка паршивая овца в семье. И Анна Павловна прекрасно понимает мою шпильку (нелепая вещь намёк, который не обидел, потому что его не поняли), её лицо становится ещё благостнее и мудрее.