Константин Кропоткин - …и просто богиня

Отец велел утереть сопли и пойти к классному руководителю, пускай приструнит хулигана Степку.

— Пойдем со мной, скажешь, что он меня ударил. Будешь свидетелем, — потребовала она от Левы.

Тот проблеял слабо. Степа и правда стукнул Вику, можно бы и подтвердить. Но было это на прошлой неделе, чувствовал мальчик-сладкоежка, что предлагает ему блондинистый ангел дело не совсем правое.

Вика — хорошенькая врунья — вырастет в красавицу, пройдет всего немного лет, она вытянется, как полагается, и округлится, где надо, кожа ее станет еще белей, глаже, появится тонкая изысканность, унаследованная от матери. Вруньей-авантюристкой Вика, конечно, останется. Только называться это будет иначе — лукавством, например.

Пошли. Со своего первого этажа на второй, где учительская.

— Он на лестнице застрял, и ни туда, и ни сюда, — рассказывала мне бабушка. — Но ведь утянула, паршивка.

Поплелся мальчик Лева вслед за лукавой Викой к классной, что-то там пробубнил. Степана вызвали, отругали сильно, грозили нажаловаться родителям.

Вика торжествовала — не впустую время прошло. А Леве стыдно, пришел домой, бабушке повинился.

— Авантюристка страшная, — сказала мне та по телефону, волнуясь изо всех сил.

— Надо же, десять лет, а уже готовый человек, — удивился я вслух.

Истории о Вике я слушаю по телефону довольно часто, и всякий раз с одинаковым рефреном — хорошенькая она, но авантюристка стр-рашная.

— Вруша она, — снова стала кипятиться бабушка. — Вруша и нахалка.

Будь она актрисой, играть бы ей служанку главной героини — озорную субретку.

Ей далеко за сорок. Зовут Отилия, и это имя ей очень походит. Она маленькая, пухленькая, с округлыми ручками, которые будто вечно сжаты в кулачки. У Отилии высокие брови-ниточки, рисованные темно-синим, светло-ореховые глаза и нос-шишечка.

Волосы у нее длинные. Плотные каштановые кудри возлежат на покатых плечах, что шею Отилии не удлиняет, но она и не особенно стремится, видимо, куда больше интересуясь длиной ног, которые от природы у нее коротенькие и толстенькие. Каблуки у Отилии всегда высоки, и я каждый раз радуюсь, что шпилькам она предпочитает устойчивую платформу (хоть и кажется, что она не обувь носит, а миниатюрные модели бронетранспортеров).

Я с удовольствием ее разглядываю, а она делает вид, что мной не интересуется. Блюдет субординацию — мудро, я считаю.

На родине в Румынии она была медсестрой за бесценок, а здесь, в Германии — уборщица за хорошие деньги. «Я получаю чуть больше моей поломойки», — этим моим словам охотно смеются, хотя в них немного шутки.

Вот уже больше года Отилия моет мою квартиру. Я спихиваю на нее нелюбимую работу, а она и рада, вроде бы.

Например, Отилия обожает гладить рубашки — может стоять с утюгом часами. Когда гладить ей уже нечего, то надо непременно восхититься, оглядев рубашечные ряды в шкафу.

— Да. Да, — самодовольно отвечает она. — Да. Да.

Отилия досталась мне по наследству. Приятель уехал в Лондон. «Хочешь, к тебе будет ходить? — сказал он, когда мы его вещи паковали. — Она не ворует». «А жаль», — сказал я, а дальше подивился вслух, что все это барахло, так дружно опоздавшее на вынос, он, скупердяй, повезет за казенный счет в другую страну.

Отилия появляется у меня раз в неделю, и главное ее достоинство — в умении быть незаметной. Я всегда дома, тюкаю себе чего-то на компьютере, носом клюю, музыку слушаю, разговариваю сам с собой или по телефону. Я живу свою жизнь и порой забываю, что в доме — небольшой моей конурке о двух комнатах без балкона — находятся посторонние. Есть люди, которые занимают пространство, а есть такие, которые умеют его расширять. После ее трудов квартира кажется шире и богаче, и если я решусь досказать свою полусказочную историю про чудесных женщин, которые творят из быта колдовство, то обязательно и Отилии подыщу теплое местечко. Она будет у меня третьестепенной героиней.

Отилия — пришлая, но мне не мешает, потому что занимается своим делом, а спрашивает, только когда очень надо.

— Платить, я платить, — охала она недавно.

Разбила вазу. Мыла, да об раковину кокнула.

Бровки-ниточки тряслись, но в ореховых глазах плавала хитреца, и в этой деланном своем испуге она была очень обаятельна.

Я опять сыграл в поддавки, сказал, что вазе грош цена, а она еще немного посодрогалась, явно любуясь собой и этой своей способностью к содроганиям. Сыграла театр одной Отилии.