Зоя Журавлева - В двенадцать, где всегда

– Очень умно, – сказала мать. – Вы и так уже все распродали подчистую. Валик вон без часов остался.

– Ничего, я по солнцу, – сказал Валентин. Он почему-то заметно смутился, выпустил Женьку, долго искал пиджак, который висел на виду, на стуле. Нашел наконец. Долго шарил в карманах, достал что-то, бросил на стол:

– Вот. Еще сотня.

– Сберкнижка? – удивилась мать. Взяла, полистала. Написано было много, взносы – три рубля, пять. Общая сумма – сто.

– На мотоцикл копил, – сказал Валентин, избегая Женьку взглядом. Он собирал понемножку, не от кооператива, а от себя отрывая, от самого необходимого. Разный там обед, прочая чепуха. Треух на зиму не купил, а Женьке сказал, что не может носить, голове душно, привык с открытой. Хотелось побольше накопить, чтобы мотоцикл стал близкой реальностью, а уж тогда показал бы. Сразу бы и показал. Если бы квартира и мотоцикл, тогда уж чего и желать…

– Мотоцикл? – ахнула мать. – Пожалуйста, уж никаких мотоциклов. Слышишь, Валик! Я тебя прошу!

Мать только это и взволновало – мотоцикл. Она их теперь на всю жизнь боится. В каждом мотоциклисте видит личного врага, хотя тогда был виноват сам отец.

– Вот как? – сказала Женька. – Значит, сберкнижка?

Ей вдруг стало пусто и холодно. Хоть бы куртку какую накинуть, так холодно. И сбежать в ванную. Но там Полина, Полина скоро не выйдет.

Женька вспомнила, как перед прошлой получкой носилась за рублем по всей лестнице. Чтобы пойти с Валькой в кино. Смешно. А он, значит, откладывал на сберкнижку. И хранил тайну вклада. На мотоцикл или там на телевизор – это уж его личное дело.

– Можешь оставить их при себе, – сказала Женька. – Вот уж не думала, что ты способен…

Большего оскорбления Женька просто не смогла придумать. И выразить голосом. Валентин дернулся и стал медленно краснеть. Краснел он страшно. У него была темная кожа, гладкая и слишком, видимо, плотная для простого румянца. Поэтому если уж он краснел, то сразу будто чернел всем лицом. Только глаза у него при этом светлели. И зрачок туго и узко сжимался, черный на светлом.

– Я же нарочно хотел, Жень, – сказал Валентин. – Вроде подарок.

Он зацепил пиджак, пальцем – за петлю, поднял его и встал. Шагнул к двери. Даже уши у него потемнели. Прямые, слишком длинные волосы некрасиво торчали. Патлами. Длинный нос, без всякой лихости, даже потерянно, смотрел чуть влево, на Женьку. Что-то стремительно и больно сжалось у Женьки внутри. Она вдруг почувствовала себя старой и мудрой. Старше Вальки. Даже старше матери. Способной все понять и простить. Рубль. Сто. Тысяча. Мотоцикл и квартира. Чепуха какая. Прекрасное было чувство – старой и мудрой.

Женька зажмурилась и увидела. Как она проснулась в то утро. Рано-рано. Валентин лежал на спине, легко и неслышно дыша. По лицу его полз солнечный луч, подбираясь к глазам. Женька следила, как медленно и мягко он полз. Добрался наконец. Валентин задрожал ресницами и засмеялся, еще даже не проснувшись, Женьке. Женька тогда еще подумала, что плохие люди не могут, наверное, смеяться во сне. Не должно у них получаться.

– Не надо мне такого подарка, – сказала Женька. Сказала уже без раздражения, скорее даже наставительно. Разъясняя. И может быть, немножко стесняясь своего вспыха. Чего это она, в самом деле? Валентин, как только они решились на кооператив, прирабатывал где только мог. На товарной станции, в какой-то ночной охране, еще где-то. Потом подвернулось постоянное дело – на своей же Слюдянке, в котельной. И Валентин вот уже почти полгода совмещает: с утра он слесарь-наладчик, вечером – кочегар. Изредка выпадают и ночные дежурства. Если уж на то пошло, он честно заработал право на этот мотоцикл.

– Сам не знаю, – сказал Валентин с явным уже облегчением. – Глупо, конечно. – И попросил откровенно, как он один умел, даже губы дрогнули: – Ты не сердись, Жень.

– Рада бы, – сказала Женька.

Только теперь мать сочла возможным вмешаться. Женька была ей благодарна за то, что она раньше молчала. Мать все-таки здорово чувствует, повезло с матерью.

– Ну вас, – сказала теперь мать, – напугали! Мотоцикл какой-то придумали, орут…

– Разве орали? – изумилась Женька.

Тут в прихожей раздался звонок, и они, все трое, обрадовались ему, потому что какая-то неловкость еще плавала в комнате. В такие минуты любого гостя встречают восторженным ревом, и гость даже может ошибиться, приняв все на свой счет.