Зоя Журавлева - В двенадцать, где всегда

Надя рассказывала спокойно и вяло, как всегда, день за днем, а Женька не слушала, только делала вид. А «он другую неделю ушодши… к разведенке…». Женька могла бы поклясться, что уж у Нади ни один секрет не удержится. А она не сказала ни слова. Садилась рядом, включала пресс, штамповала. Как всегда. Рассказывала про дом. Все по часам, будто ей нужно отчитаться перед Женькой. Про мужа.

Придумывала, значит. И как страшно придумывала: «Пьяный… обругал… напугал… выкинул…» Как привыкла жить, так и придумывала. Просто не знала других отношений. Но почему же тогда не ушла? Ведь не сразу – три девочки. И какой смысл из-за девочек, если нет ничего, кроме крика?

А если Надя его просто любила? Все-таки любила? Любит даже сейчас, такого, вдруг поняла Женька. Поэтому она и скрывала.

Если когда-нибудь Валентин, пусть только раз, один только раз, если он когда-нибудь…

Женька представила себе Валентина, и ей стало стыдно этих мыслей. Не имела она права так думать. Это было предательство. Женька вдруг увидела Валентина. Такого, как всегда. Как он есть. Как он лежит на спине, в первом рассветном свете, и легко дышит, улыбаясь ей даже во сне. И улыбка у него легкая, открытая настежь, честная улыбка. Это мать любит повторять: «У Валика даже улыбка честная».

И как он бежит с продуктовой сумкой из магазина, с круглым хлебом, специально для матери, под мышкой. Разметая снега и лужи. Круглый год без шапки. Как влетает стремительно в темный коридор, тычется холодным, всегда холодным носом в Женькины волосы, ищет ощупью ухо, шепчет ей прямо в ухо: «Как я тебя давно не видел, Жень! Целых двадцать восемь минут тебя не видел, разве так можно?!» А Женька, которая вся прямо истосковалась, пока он ходил, смеется беспечно: «Двадцать восемь? А я как-то не заметила».

Даже вторую смену на фабрике Женька из-за него полюбила. Потому что ровно в двенадцать ноль-ноль, когда пыльные стрелки «совиного глаза» указуют точное время и вся фабрика срывается по звонку, как по тревоге, он ждет ее перед проходной. Чуть в стороне, там, где начинается сквер. И Женька еще нарочно копошится в цехе, чтобы продлить удовольствие и выйти чуточку позже всех. Сразу за общим потоком. Выйти одной, в темноту, и сразу увидеть его на обычном месте. В любую погоду. После любой ссоры. И счастливо обмереть сердцем, когда он шагнет ей навстречу. Чтобы молча идти с ней рядом. Куда угодно. Жаль, что не слишком далеко, до Женькиного серого дома.

– Ты чего же в столовую не бежишь?

Женька и не заметила, что все прессы уже стоят. Обед.

Валентин уже одолел подъем, легко развернулся и покатил Женьке навстречу. Женька нажала на педали, нагнулась к рулю, для скорости, подшипники заскрипели, мокрый асфальт пружинно запел под колесами, телеграфные столбы стремительно надвинулись, куртку раздуло ветром. Где-то позади, тонко и жалко, сигналила «Победа». Женька не уступала дороги, вихляя во всю ширину асфальта, выжимая из старого своего велосипеда неслыханные мощности.

Велосипед был еще подростковый, отец когда-то на вырост покупал. Женька выросла, а он так и остался недомерком, таких теперь и не делают. Были у него в свое время и ручной тормоз, и звонок, и цветная авоська над задним колесом, а теперь осталось только самое необходимое, без чего нельзя ехать, – голый холодный руль, визгучие подшипники, два колеса, рама да широкое седло, в котором сидится прямо, как в инвалидной коляске. По сравнению с самим велосипедом седло кажется даже высоким, но стоит Женьке выпустить педали, и она сразу почти касается ногами асфальта. С такого велосипеда не страшно падать.

Даже мать порывалась на нем ездить. Очень, правда, давно. Еще при отце. Женька крепко держала велосипед под уздцы, а мать садилась верхом. Потом Женька толкала их изо всех сил. Велосипед сразу брал в карьер, мать подпрыгивала, вцеплялась в руль, смеялась и зачем-то закрывала глаза. Обязательно она их закрывала. И так, с закрытыми, мчалась по прямой. А в конце дорожки стоял отец, широко раскинув руки и тоже смеясь. Женьке всегда было чуть боязно, как бы они – мать и велосипед его не сбили. Но отец подставлял ногу прямо под колесо и легко, еще на ходу, выдергивал мать из седла. Она обхватывала его за шею, так и не открывая глаз, и смеялась, а велосипед, пробежав еще по инерции, боком валился на землю и звонко крутил спицами. Теперь Женька пугалась уже за велосипед и спешила ему на помощь.