Иван Зорин - Дом

В детстве братьев часто путали. Особенно вечерами, когда они, сидя у канала, смотрели, как плещутся головастые сомы. Четыре уха, четыре глаза, их имена и лица были для всех, как «бузотёр» и «зубодёр». Но похожи они были только внешне. Младший, Антип, рос сорванцом, хулиганистым в отца. «Изольда, Изольда, ты изо льда?» — показал он язык, увидев ватного Деда Мороза. Учился он плохо, зато бегал — только пятки сверкали. И из церкви убежал сразу, как только привела Изольда, и с тех пор в ней не появлялся. «Довольно одного святоши», − отвечал он на все приставания Изольды. Антип слыл большим проказником, в нём рано проснулась страсть к игре, он кидал монету «в пристенок», знал все трюки в «трясучке», зажимая между пальцами, лихо прятал тузов в рукав и подсовывал краплёные карты. О чём бы он ни заводил разговор, сводилось всё к одному: «Жить нужно весело, а умереть на скаку!» Во дворе он никому не давал прохода, а особенно − братьям Кац. «Видишь, говорят на идиш? − показывая на них пальцем, зубоскалил он. И тут же оттопыривал ухо. − Не врите! Говорят на иврите!» За ним припускали, но Антип бегал быстрее, и, достигнув безопасного места, наблюдал, как отставшие братья едва переводили дух, а потом, достав из шаровар засаленную, потрёпанную колоду, издевательски кричал: «Сыгранём?» И погоня продолжалась до тех пор, пока не опускались сумерки или не надоедало братьям, которые, смирившись с поражением, скрывались в подъезде. Но годы брали своё, требуя иных развлечений. И Антип нашёл свой путь. Как у брата религия, его коньком стала психология. «Если пойдёшь ко мне, я дам тебе много денег или, на худой конец, женюсь», − протягивая руку ладонью вверх, ошарашивал он незнакомку в дворовой беседке. А когда встречал отказ, обращался к её «случайной» соседке, с которой обо всём договорился заранее. И та с улыбкой вставала. В обнимку они шли в подъезд и, поднявшись на лифте, долго наблюдали из окна, как на лице незнакомки отражалась борьба сомнения и гордости. Но один раз номер не прошёл. «С удовольствием! − ответила девушка. — Я слишком некрасивая, чтобы ломаться!» Её звали Виолетта, денег у Антипа не было, и ему пришлось жениться.

Из семьи Кац уехали не все. Младший из подростков, ровесник Нестора, остался. В семье Исаака считали философом, лишённым деловых качеств. Худой, кадыкастый, он держал руки в карманах, перебирая ими, точно прятал там маленького зверька.

«Отче-его, всё устроено та-ак, а не иначе? — дёргал он в детстве за рукав отца, ероша пятернёй густые волосы. — И куда все де-еваются, когда уми-ирают?»

Нервничая, он слегка заикался.

Авраам отмахивался. Но Исаак был упрям. И его сводили к раввину. «Далеко пойдет, − вынес тот вердикт. — Если раньше не лишится рассудка». С тех пор отвечая на приветствие «Как дела?», он отделывался коротким: «С ума не сошёл». Исаак рано оставил игрушки, его не привлекала детская возня, большую часть времени он проводил со взрослыми за столом, до которого не доставал с табуретки, и был вынужден высоко задирать локти, упиравшиеся лишь в край, а ладонями со скрещенными пальцами обхватывать затылок. Так он замирал, прислушиваясь к разговорам, из которых выносил одному ему ведомую правду, не вставляя ни слова до тех пор, пока его не спросят. Но тогда говорил так разумно, что диву давались.

− Далеко пойдёт! − раздувался от гордости Авраам.

− Далеко! − эхом повторяла Сара.

Подрастая, он участвовал в семейных советах, и все прислушивались к нему. Он мечтал пойти в университет, изучать естественные науки и получить степень доктора философии. Но сложилось по-другому. Исаак разделил с Нестором обязанности, присматривая за квартирами. Ему это было противно. «Жертвоприношение Исаака, − скривился он, когда выбор пал на него. — Золотому тельцу». И Нестора, изнутри видя историю его выдвижения, зная, что за его спиной стоят не собственные таланты, а влияние семьи Кац, он недолюбливал. «Вам домоу-управ лапшу вешает, а вы ве-ерите, — презрительно хмыкал он, когда заходила речь о Несторе. — А куда деваться? Чтобы выжить, надо приспосабливаться, принимая всё как есть». Исаака Кац считали насмешливым и злым, и только Молчаливая знала, что прячется за его иронией.

− Люди — дрянь, − говорил он, когда они холодной лунной ночью гуляли по набережной. − Нужно быть рыбой, холодной и скользкой, чтобы не запутаться в слизких водорослях их отношений, плыть и плыть к своей цели. Хочешь быть рыбой? − Он размахивал руками, вынув их в темноте из карманов, точно больше не стеснялся больших ладоней. От смущения Молчаливая чихнула. Она уже растеряла всех ухажеров и бубенцом прокажённого носила: «Гордячка». Она жадно слушала Исаака, который казался ей необыкновенным.