Чарльз Буковски - Истории обыкновенного безумия

он спросил у буфетчика, какой нынче день, и буфетчик ответил: «четверг», — значит, пара деньков была у него в запасе, скачки должны были начаться только в субботу. Алесео приходилось дожидаться, когда толпы американцев хлынут через границу, дабы после пяти дней ада насладиться двумя днями безумия. Тихуана о них заботилась. Тихуана брала на себя заботу об их деньгах, но американцам не дано было знать, как сильно мексиканцы их ненавидят, деньги превращали американцев в полных идиотов, и они носились по Тихуане, точно она была их собственностью, а каждая женщина означала еблю, и каждый полицейский был всего лишь очередным персонажем комикса, но американцы забыли о том, что они выиграли у Мексики немало войн, к примеру войну американцев с техасцами, да и черт знает какие еще. для американцев все это было лишь историей из книжки; для мексиканцев — самой реальностью, не так уж приятно было оказаться американцем, зашедшим в четверг вечером в мексиканский бар. американцы испортили даже корриду; американцы испортили все.

Дэн заказал еще текилы.

буфетчик спросил:

— хотите хорошенькую девочку, сеньор?

— спасибо, дружище, — ответил он, — но я писатель, человечество в целом интересует меня куда больше, чем каждая мохнатка в отдельности.

он выпалил это от смущения и поэтому почувствовал себя ничтожеством, а буфетчик удалился.

зато там царил покой, он пил и слушал мексиканскую музыку, было приятно на время лишиться американской почвы под ногами, сидеть там и вслушиваться в ошметки чужой культуры, что это за слово такое? культура, так или иначе, это было приятно.

он пил четыре или пять часов, и никто его не тревожил, да и он не потревожил ни единого человека, потом он вышел, слегка нагрузившись, поднялся к себе в номер, отдернул штору, поглазел на мексиканскую луну, лег, почувствовал, как все чертовски здорово складывается, и уснул…

наутро Дэн отыскал кафе, где подавали яичницу с ветчиной и пережаренную фасоль, ветчина оказалась жесткой, яичница — глазунья — подгоревшей с краев, а кофе был попросту скверным, но ему там понравилось, заведение пустовало, а официантка была толстая, глупая, как таракан, и легкомысленная — она никогда не испытывала зубной боли, никогда не страдала даже запором, никогда не задумывалась о смерти и лишь изредка — о жизни, он выпил еще чашку кофе и выкурил сладкую, как сахар, мексиканскую сигарету, мексиканские сигареты горели по-особому: они горели страстно, как будто были живыми.

было всего лишь около полудня, слишком рано, чтобы приступать к серьезному делу в баре, но скачки начинались только в субботу, а пишущей машинки у него не было, он всегда сразу печатал на машинке, ни карандашом, ни ручкой он писать не умел, ему была по душе пулеметная очередь машинки, она помогала писать.

Скорски опять пришел в тот же бар. звучала мексиканская музыка, казалось, там сидят те же четверо или пятеро парней, подошел буфетчик с текилой.

он показался более любезным, чем накануне, вероятно, этим четверым или пятерым парням было что рассказать. Дэн вспомнил о том, как он сиживал в негритянских барах Сентрал-авеню, в полном одиночестве, задолго до того, как поддержка чернокожих стала модной в среде интеллектуалов, превратилась в мошенничество, и о том, как разговаривал с ними и почти ничего не узнавал, потому что они говорили и рассуждали, как белые, как крайне меркантильные люди, а он падал спьяну, утыкаясь головой в их столы, и они не убили его, когда он очень хотел, чтобы его убили, когда смерть была единственным выходом.

ну а теперь было это. Мексика.

он быстро опьянел и принялся запихивать мелочь в автомат с мексиканской музыкой, музыка доходила до него с трудом, казалось, ее основу составляет один и тот же монотонно-фальшивый, романтический погребальный звон.

ему стало скучно, и он потребовал женщину, она пришла и села рядом, постарше, чем он ожидал, во рту у нее сверкал золотой зуб, а у него не было даже проблеска желания, не было абсолютно никакого желания ее ебать. он дал ей пять долларов и, по его мнению, очень ласково велел уходить, она ушла.

еще порция текилы, пятеро парней и буфетчик сидели и наблюдали за ним. он должен разбередить им души!

должны же у них быть души, ну как им все могло быть до лампочки? как бабочкам в коконах? как мухам, лениво кружащим по подоконнику в лучах предзакатного солнца?

Скорски встал и опустил в автомат еще несколько монеток.

потом он бросил свой стул и пустился в пляс, они принялись кричать и смеяться, это обнадеживало, наконец-то в этом заведении затеплилась жизнь!