Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

Минуту они молча глядели друг на друга. Врач — растерянно и испуганно, Отто — в волнении переступая с ноги на ногу. Наконец доктор Фрид положил младенца на деревянный ящик, служивший команде столом, и пошел мыть в тазу руки. Эти привычные движения тщательного мытья и последующего отряхивания рук от воды вызвали в нем воспоминания тех дней, когда ему приходилось обслуживать множество больных. Фрид был добросовестный и внимательный врач, но наверняка возмутился бы, если бы кто-нибудь посмел таким образом охарактеризовать его. Он даже сам себе не признавался, что ухаживает за больными из простого чувства сострадания и ответственности перед ними. Он предпочитал видеть себя неутомимым бесстрашным воином, сражающимся со смертельными болезнями, этими таинственными и коварными врагами человечества, исключительно ради победы добра и справедливости. Он вернулся к младенцу, на ходу продолжая быстрыми взмахами обсушивать руки. Развернул его и долго осматривал. Это был мальчик, по виду абсолютно нормальный, но наверняка только-только родившийся. Серые мутные глазки казались затянутыми тонкой пленкой, светлая кожа была так сильно сморщена, как будто его долго вымачивали в воде. Крошечные красноватые кулачки слепо дергались в воздухе, а узенький лобик непрерывно морщился, словно ребенок силился что-то припомнить и осознать.

— Ну и ну! — произнес наконец Фрид. — Дела! Подумать только — в самой чаще леса! Кто же, черт побери, мог?..

— Какая-нибудь несчастная женщина, — высказал Отто наиболее вероятное предположение. — Небось надеялась, что ребенок умрет быстро и без страдания.

— Холера! — сказал Фрид. — Его же могли сожрать медведи!

— Ты сумеешь помочь ему, а, Фрид? — пробормотал Отто жалобно.

— Я? Да чем же я могу помочь вот такому? Да еще в таком месте!.. По-моему, самое лучшее, что мы можем сделать, это вернуть его туда, где ты его обнаружил.

Вассерман:

— Однако машинально, как бы в задумчивости, провел наш доктор пальцами по нежной грудке несчастного дитяти и тотчас отдернул руку — ведь целая гора отчаяния и тоски обрушилась на него в этот миг и едва не задушила совсем. И вот, что же видит он на кончиках своих пальцев? Будто что-то такое белое и липкое. Словно сметаной или растопленным жиром обмазан наш младенец, да еще припудрен сверху слоем муки тончайшего помола. И следом за ним, доложу я тебе, и Отто протянул свою длань и приложил ее к круглому животу младенца, а потом понюхал и даже лизнул кончиком языка. Поднял в сомнении густые свои брови и сказал: «Как пыльца бабочки, верно?»

Но тут Найгель, все время со скучающим видом восседавший за столом, усмехнулся, слегка подался вперед и перебил его. Впервые с тех пор, как Вассерман начал ему сегодня читать, раскрыл рот:

— Нет, Вассерман, не выдумывай, при чем тут бабочки? Безусловно, никакая не пыльца. В этих вопросах я, как видно, разбираюсь получше тебя. Из моего личного опыта знаю, что тело новорожденного иногда покрыто такой смазкой, действительно напоминающей тонкий слой жира. В чем-то она, эта смазка, помогает им, я уж не помню точно в чем.

Что ж, не исключено, что Нагель, как отец двоих детей, в самом деле, что-то понимает в таких вещах и может уточнить путаные представления Вассермана. Но сочинитель возмущен. Голосом, в котором звучит неприкрытое раздражение, объясняет он Найгелю, что, если он, Вассерман, решил, что это пыльца бабочки, так это будет пыльца бабочки, и ничто другое!

— Ай, Шлеймеле, как мне опротивела эта его бескрылость! Тупой человек, педант, навозный жук! Как змея безногая во прахе ползает, не в силах оторвать глаза свои от земли, ни малейшего воображения. Едва устремляюсь я в просторы свободной фантазии, сейчас же пугается, одергивает меня и торопится вернуться в знакомую колею. Не хочет понять, что нет у него выхода, — придется ему согласиться с безумством рассказа! Собираюсь я подготовить ему целую ярмарку на чердаке, такую несусветную выдумку, что только ахнет!..

Найгель, столь решительно и безапелляционно поставленный на место и, без сомнения, слегка обиженный этим, продолжает все-таки сдержанно настаивать:

— Но ведь действительно имеется такая смазка на новорожденных…

Вассерман, мрачно:

— А касательно этой подкосившей Отто падучей болезни разузнал ты уже что-нибудь — подцепил на свою удочку какие-нибудь рецепты?

Найгель:

— Да, да. И, сделай милость, не пытайся выглядеть таким сердитым и наглым. Штауке рассказал мне некоторые вещи. Честно говоря, я не вижу, чтобы тут можно было добиться излечения. Штауке говорит, что с этими приступами, в сущности, ничего нельзя поделать. — И порывшись в своей записной книжице, вырывает оттуда страницу, исписанную его крупным разборчивым почерком.