Пенелопа Лайвли - Лунный тигр

Лайза, которая тоже внимательно прочитала статью, смотрит на мать:

— Не видела у тебя этой фотографии.

— Случайно откопала в ящике. Подумала, что может пригодиться.

Лазло аккуратно складывает помятую газету.

— Я так гордился. Я ее всем показывал. Ты так давно ничего такого не писала.

— А почему вдруг? — спрашивает Лайза.

— Один редактор все никак не отвязывался. И я подумала — почему нет? Все люди моего поколения сейчас взялись превозносить свое прошлое, почему бы мне этим не заняться?

— Так что теперь ты нам все расскажешь, — весело продолжает Лазло. — За ужином. О самом интересном, о том, что не пишут для газеты. Обо всех офицерах, которые за тобой увивались, обо всех женихах. Обещай нам!

Лайза откашливается.

— Разве нам не пора в ресторан? — Она встает и берет свои вещи. — Ты получила еще какие-нибудь подарки, мать?

Мать. Так, на середине жизни, Лайза все-таки одержала эту маленькую победу. Клаудия чувствует легкий укол раздражения, но, в общем-то, это забавно. Лайза подчеркивает ее преклонный возраст. Что ж, если ей это доставляет удовольствие…

Нет, думает она по дороге в ресторан, я не расскажу тебе о своем подарке. Подарке, который я и представить себе не могла. Ни сейчас, ни потом, ни тебе, ни кому бы то ни было. «Хороший» — это, безусловно, не то слово, но какое слово подошло бы к нему — я не знаю, потому что до сих пор не могу опомниться, не могу думать о нем спокойно, не могу собраться с мыслями.

И чтобы оградить себя от шуток Лазло, чтобы опередить его вопросы, она говорит в полный голос, спрашивает, что тут можно заказать и кто что будет заказывать; будь я матриархом, мелькает у нее в голове, я бы с этой ролью справилась. И в это самое время кто-то внутри или вне ее, другая Клаудия, смотрит на нее с изумлением. И с сожалением. И с недоверием. Да правда ли это? Эта эксцентричная, властная старуха, эти руки со вздутыми венами, расправляющие салфетку, эти люди с нею за столиком — кто они?

На какое-то мгновение она становится кем-то другим, но сразу же возвращается и видит, что Лазло смотрит на нее через стол и о чем-то ее спрашивает.

«Ну, так кто же сделал тот снимок? — спрашивает он. — Какой красавчик офицер? Кому ты так чудесно улыбаешься?»

Она и сейчас улыбается, в уютном сумраке ресторана неотличимая от юной девушки с фотографии, но он задает вопрос, и улыбка исчезает, она превращается в другую Клаудию, ту, которую он так хорошо знает, колкую и насмешливую, и отвечает «я не помню», потом поворачивается к Лайзе и спрашивает о внуках, об ужасных внуках, которые, к счастью, сейчас в школе и не смогли прийти, и о зануде Гарри, который тоже не пришел, возможно потому, что Клаудия его не приглашала, так что сегодня с ними только бедняжка Лайза, бледненькая, в строгом аккуратном платьице, вся напряженная, как всегда в присутствии матери. Лучше бы мы с Клаудией были вдвоем, думает Лазло, но ничего, Лайза ведь все-таки дочь, хотя один бог знает, как так вышло, никогда бы не подумал — такая мышка, тень Клаудии, ей, бедняжке, приходилось нелегко. И он вспоминает, со снисходительной симпатией, колючую пятнадцатилетнюю Лайзу, встревоженную усталую Лайзу с орущими младенцами на руках. Клаудию невозможно представить с орущим младенцем на руках, Лайзу воспитывали бабушки, дело, наверное, и в этом тоже, мудро заключает он.

И он думает, что всегда был немного влюблен в Клаудию, она всегда казалась ему умнее, и ярче, и интереснее всех остальных людей, всегда он говорил с ней о чем угодно, и всегда уходя от нее, он словно бы что-то утрачивал. Генри не любит Клаудию, он ревнует, а еще он ее боится. Многие люди боятся Клаудию. Но не я. Я не такой умный, как Клаудия, но никогда она не давила на меня, как иногда давила на других людей, она всегда слушала меня, даже если иной раз и смеялась. Бывало, что мы с ней ссорились, но всегда сразу мирились.

Лайза между тем говорит о Джаспере — с прохладцей. Она возила к нему сыновей, он дал им деньги на велосипеды. Богатенький щедрый Джаспер. При мысли о нем Лазло морщится: не стоило Клаудии связываться с таким человеком, как Джаспер, с пустым человеком, дельцом , не стоило тратить на него время. Роман, такой легкий краткий романчик, он бы понял, но долгие, многолетние отношения… и почему только люди совершают такие ошибки? Но Клаудия не разбирается в мужчинах — для такой красивой, блестящей женщины это необычно. Перед мысленным взором Лазло проходит несколько мужчин, и, должно быть, на его лице отражается неодобрение, потому что Клаудия спрашивает, с чего он вдруг принял такой свирепый вид. «И вовсе не свирепый, — отвечает он, — просто подумал о некоторых людях».