Александр Гроссман - Образ жизни

Всё шло чудесно, пока однажды после долгого перехода внезапный сильный ветер не остановил нас в виду желанного берега. Мы с Катей выбивались из сил и стояли на месте.

— Передохни, сынок, — сказал Пётр, — поднял вёсла и дал ветру снести их лодку в нашу сторону. Ирина приняла у Маши конец, обернула руку верёвкой, и так, в связке, мы вывели лодки на тихую воду, прикрытую лесом. Едва лодки уткнулись в песок, Маша спрыгнула в воду, подошла к Павлику, вытерла ему лоб косынкой, и они стали рассматривать его стёртые ладони.

— Они уже не дети, — сказала мне Зинуля. — Присматривай.

— Этому можно только позавидовать, — резко и укоризненно вмешалась Катя.

Скучать Павлу не давали. Мать, отец и сестра слали отдельные письма, отвечал Павел одним общим письмом. Читали их вместе и порознь, выясняя на чьи вопросы он отвечал. Читала письма и Маша, обсуждала их с Таней, и так в нити, связывающие Павла с семьёй и с нами, вплетались и машины локоны.

Перрон. Проводы Петра с семьёй. Уже прошло отходное застолье, остались прощальные объятья и ожидание писем. С их отъездом обрывалась последняя живая ниточка, и Маша нашла способ напомнить о себе. В купе она положила на столик книгу «Чужак с острова Барра» [29] «Чужак с острова Барра» — автор Ф.Бодсворт. . — Передайте Павлу. Я её дважды прочла. — Ирина обняла Машу и долго не отпускала. Поезд тронулся. Зинуля заплакала, пошла за вагоном, ускоряя шаг, побежала. Виктория перехватила её, обняла. — Чего это я? — смутилась Зинуля. Виктория взяла её под руку. — Пойдём. У меня с собой.

В поезде, когда все успокоились, Ирина сказала мужу: — Таня оставила Маше «Эксодус». — Пётр кивнул. Немного погодя повернулся от окна к Ирине. — Где-то я встречал: «Любовь и щенки рождаются слепыми» [30] «Любовь и щенки…» — Шведская поговорка. . Дайте им прозреть.

Павел позвонил, когда Маши не было дома. — Тётя Зина? Здравствуйте. Можно с Машей поговорить?

— Можно то можно, только ушла она.

— А когда вернётся?

— Не знаю, Паша. Как служится?

— Ничего. Нормально. Воюем помаленьку.

— Ты там особенно не геройствуй. Поберегись.

— Не волнуйтесь, тётя Зина. Скажите Маше, что книжку я прочитал. Позвоню, когда будет возможность. До свидания.

— Какое уж тут свидание, — Зинуля промокнула глаза кухонным полотенцем и положила трубку.

С той поры Павел звонил иногда. Маша уносила телефон к себе в комнату, и они говорили подолгу.

Пиццерия худо-бедно держалась на плаву. После всех поборов немного оставалось труженикам, что-то перепадало двум нищим врачам — Кате с мужем, и только Маша отказывалась от всего. Этим летом ей предстояло сдать экзамены и получить диплом. Вечерами она сидела в своей комнате, читала, занималась, слушала музыку, словно ждала своего часа, знала и видела открытое ей одной. Эта обречённость, как нам казалось, меня беспокоила, а Зинулю выводила из себя. Я пытался использовать остатки былого влияния, поговорить по душам и не преуспел. Маша отвечала спокойно и уверенно:

— У меня всё в порядке. Вам не о чем беспокоиться.

— Как это не о чем? — взорвалась однажды Зинуля. — Проспишь своё время, спохватишься — глядь, а кругом никого.

На этот раз Маша ответила, снизошла: — Ты для чего замуж выходила?

— Чтоб с тобой, дурой, маяться.

— А я думала, чтоб любить. Закрой дверь, Мне заниматься надо.

Остаток гнева Зинуля опрокинула на меня. — Держит девку на крючке, позванивает, засранец… С волонтёрками развлекается, присмотрел, поди, шалаву лохматую…

— Ты же не знаешь, о чём они говорят, — попытался я вставить слово. — Он служит, она учится…

— Вот-вот, не знаю. Было бы чего знать, так знали бы. — Больше я не встревал, дверью не хлопнул, сидел и ждал. Зинуля подгребла всё до кучи и успокоилась.

Покончив с делами, они пропускали рюмочку, подсчитывали выручку и ждали, пока я отвезу их домой. Зинуля, всё ещё под впечатлением вчерашней размолвки, налила себе вторую. — Вот оно, иркино молоко, когда аукнулось. Прикормила девку. Упустит своё время и останется куковать.

Виктория и себе нацедила. — Не останется. Помянёшь моё слово. Выпьем за них. За молодых.

Мы высадили Зинулю и поехали дальше с Викторией.

— Пишешь? — спросила она.

— Всё-то ты знаешь. Зинуля наплела?

— Сорока на хвосте принесла. Вы, писатели, только воображаете, что мысли читаете, чтобы ты понимал о ком пишешь, дам тебе почитать одно письмо.

Мы поднялись к ней, я убедился, что кресло не занято, отыскал глазами кота, встретил осуждающий взгляд и осторожно опустился. Виктория дала мне конверт, сказала: — Читай здесь, — и занялась кошками.