Ольга Дрёмова: Иллюзия любви. Сломанные крылья

— У меня не укладывается в голове… — начала Надежда.

— Этого и не требуется, — снова оборвал Леонид. — Если бы ты взяла за труд прочесть список заблаговременно, этого неприятного разговора мы могли бы избежать, но теперь ничего не поделаешь. Если отбросить ненужную лирику, то по существу дела обстоят следующим образом: помимо дешёвеньких серёжек я покупал и более ценные вещи, например, кулон-подвеска на цепочке, весом в четыре и семьдесят шесть сотых грамма, или кольцо-чалма с гравировкой в виде цветка в три и шесть десятых грамма…

— Ты там с граммами ничего не напутал, не обмишурился? — Надежда окатила мужа презрительным взглядом. — Значит, говоришь, попользовалась и хватит? Какое же ты редкостное барахло, Тополь!

— Ну, кто из нас двоих большее барахло, это ещё вопрос, — Леонид запустил руку во внутренний карман пиджака. — Вот здесь все чеки, и товарные, и кассовые, на все ювелирные изделия, включая обручальные кольца, купленные ещё до свадьбы, так что ни о какой ошибке речи не идет.

— Какой же ты мелочный! На тебя смотреть тошно! — губы Надежды искривились.

— Тебя никто не просит на меня смотреть, — спокойно возразил Леонид. — Всё, что от тебя требуется, это вернуть мне мои вещи.

— Да подавись ты своими бирюльками, мне они и даром не нужны! — сделав несколько шагов в сторону, Надежда открыла маленькую стеклянную вазочку для украшений и бросила всё её содержимое на диван, поверх пиджаков и рубашек. — Бери, пользуйся, только не забудь свериться со списком, вдруг чего не хватает!

— Не забуду, — как ни в чём не бывало, ровно произнёс он и принялся раскладывать каждую вещь отдельно. — Кольцо золотое — чалма — здесь, кулон-подвеска на цепочке — имеется. — Леонид неторопливо распутал завязавшуюся в узел тоненькую, невесомую ниточку и продолжил: — Кольцо обручальное — на месте, серёжки с фианитами… Надя, а разве у серёжки был поломан замочек? — Леонид поднёс к самым глазам крохотный цветочек с камушком. — Какая жалость, придётся отдавать в ремонт.

— Может, починим за мой счёт? — в голосе Надежды прозвучала откровенная неприязнь.

— В общем-то, это было бы справедливо, — не смущаясь её тона, Тополь несколько раз кивнул и, сложив все украшения в заранее приготовленный пакетик, аккуратно убрал их к себе в карман. — Наверное, так и следовало бы поступить, но, как говорится, в любом деле существуют определённые издержки, так что будем считать, что ты ничего мне не должна.

— Твоя щедрость не знает границ.

— Неужели ты действительно думаешь, что твои булавочные уколы хоть сколько-нибудь меня задевают? — Правый уголок губ Тополя плавно скользнул вниз. — Я пришёл уладить свои имущественные интересы, и, не сомневайся, я их улажу. А если ты рассчитываешь таким образом вывести меня из себя и заставить совершить в твою сторону красивый жест, то глубоко заблуждаешься: я буду поступать так, чтобы были соблюдены мои интересы, и мне откровенно наплевать на твои ужимки.

Отвернувшись от Надежды, словно полностью потеряв интерес к её особе, Тополь принялся вновь перебирать свои вещи, что-то укладывая на дно огромной коробки, а что-то на время отодвигая в сторону.

Низенький, щуплый, узкокостный, Тополь отнюдь не являлся ни красавцем, ни даже просто симпатичным мужчиной. Черты его лица были мелкими, будто нарисованными наспех. Близко посаженные глаза не спасал даже глубокий синий цвет: маленькие, бегающие, они походили на две кляксы неопределённого оттенка, спрятавшиеся под густыми ресницами и такими же густыми бровями.

Пожалуй, самой красивой чертой лица Леонида были губы. Яркие, с чётким контуром, они по праву могли бы стать украшением, если бы не дурная привычка владельца постоянно растягивать их в стороны, опуская уголки книзу. Вытягиваясь в узкую длинную полоску, губы теряли свой сочный цвет и изумительно правильную форму и становились похожими на светло-розовую изоляционную ленту с растрескавшимися поперечными насечками.

Надежда вглядывалась в медлительно-неторопливые жесты бывшего мужа, человека, два года назад представлявшегося ей чуть ли не Богом, и не могла понять, отчего она не сумела рассмотреть раньше, насколько он жалок и противен. Вспоминая, как она могла часами любоваться его тонкими пальцами рук, казавшимися ей тогда музыкальными и необыкновенно изящными, Надя вглядывалась в тощие длинные фаланги, местами поросшие тёмным пухом реденьких волосиков и обтянутые молочно-белой, по-женски прозрачной кожей, и чувствовала, как в ней постепенно нарастает отвращение буквально ко всему, что её связывало с этим человеком.