Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

О том, что в юго-восточную часть Тихого океана отправляется траулер рыбразведки с научной группой на борту, я случайно узнал от приятеля, вернувшегося из Калининграда. На следующее утро я сидел в кабинете декана Цагина и рассказывал ему, какой замечательный диплом я напишу, если он отпустит меня на пару месяцев в рейс (на самом деле рейс был на пять месяцев, но на такой срок кто бы меня отпустил?).

— Что за рейс? — поинтересовался Цагин.

— Из Калининграда, — ответил я. И это была единственная правда.

— Куда?

— В Северную Атлантику.

— И что, они берут практикантов?

— Берут. Я договорился. Только направление нужно из института.

— А какая программа?

— Исландский барический минимум. — Я знал, что о барических минимумах Цагин написал докторскую диссертацию и до сих пор неравнодушен к этой теме.

— А руководитель диплома у тебя кто?

— Вы.

Цагин чуть приподнял бровь и почесал за ухом. Он был добрым деканом. К тому же на дворе стоял август, сквозь распахнутое окно кабинета светило солнце, с непривычно пустынного институтского двора доносилась трескотня воробьев. Мыслями Цагин был уже на даче в Репино.

— Ну поезжай, — сказал он. — Только материалов побольше привези!

Конец этой фразы я не услышал, потому что несся на Балтийский вокзал за билетами. «Вернусь, совру, что рейс в Северную Атлантику отменили или заменили в последний момент на рейс в Тихий океан, — успокаивал я себя. — А, впрочем, какая разница! Будь что будет!»

Через сутки я сидел в кабинете замначальника по научной части Калининградской рыбразведки. Сам замначальника, крупный, стриженный бобриком мужчина, поливал из электрического чайника кактус, который стоял одиноко под огромной настенной картой океанов. Кактус был микроскопическим, с короткими густыми иголками, будто тоже подстриженный бобриком.

— Пей, зараза, — ласково приговаривал замначальника. — Пей, глупое растение. Не хочет расти! — пожаловался он на кактус мне.

Я понимающе улыбнулся и кивнул головой, словно всю свою жизнь испытывал точно такие же проблемы с кактусами.

— Что там у тебя? — спросил замначальника тем же ласковым тоном. Я даже не сразу понял, что он обращается ко мне, собрался было снова улыбаться и кивать головой, но вовремя спохватился и протянул ему бумагу, с которой вошел в его кабинет.

Замначальника поставил чайник на поднос, вытер руки чистым пушистым полотенцем.

— Что это?

— Направление на практику. К вам.

— К нам? — он сел за стол, надел очки и начал читать бумагу.

— Мы разве посылали запрос?

— Выходит, посылали, — сказал я, — раз меня к вам направили.

— Это какая-то ошибка, — голос замначальника стал сухим, и вообще, за столом, в очках и без чайника в руках он выглядел совершенно другим человеком. — Мы своих-то штатных сотрудников годами на берегу маринуем. Нету у нас сейчас свободных ставок.

— Да мне ставка и не нужна, — сказал я. — Мне бы только практику пройти.

— Без ставки не положено. А свободных ставок нету, так что езжайте обратно в Ленинград и разбирайтесь там, кто вам посылал запрос и куда.

Он протянул мне бумаги.

Я их, естественно, не взял.

— Как это — поезжайте обратно!? А где я практику буду проходить? Меня же из института отчислят!

— Ничего не знаю. Ставок нет. Разговор окончен. — Он швырнул бумаги на стол.

— Ну, Степан Михайлович, — взмолился я, — не могу я обратно. Куда же я без практики…

— Разговор окончен! — Замначальника кряхтя поднялся из-за стола и распахнул дверь, указывая мне на выход.

Ночевать я отправился в КМДМ — Калининградский Межрейсовый Дом Моряка, скучную панельную девятиэтажку на окраине. Старшекурсники меня научили — если будут проблемы с жильем, нужно ехать в КМДМ и разыскать там Семенова Николая, он все устроит.

Изнутри Дом Моряка напоминал наше студенческое общежитие на Малой Охте. Такие же длинные сумеречные коридоры, щербатый паркет и запах жареной картошки. В конце коридора располагалась общая кухня, в первую очередь я заглянул туда. На кухне у плиты стоял человек в синем форменном кителе на голое тело. Он помешивал шкворчащую в сковороде картошку и напевал «Траву у дома». Когда в него попадали брызги кипящего масла, он, не нарушая рифмы и мелодии, вставлял слова, которых в песне не было и быть не могло.

— Семенов? — переспросил он, когда я сказал, кого ищу. — Николай? Кажется, был такой.

— А где он теперь?

— Бог его знает, может, в рейсе, может, еще где.