Борис Гайдук - Террин из зайца

И тут грянул гром.

Заглянув на один литературный интернет-сайт, где некоторое время безмолвно и безнадежно томились два моих рассказа, я нашел один из них номинированным на сетевой литературный конкурс. К тому же рассказ оброс ворохом доброжелательных отзывов, из которых «очень неплохо» было самым сдержанным. Подпрыгивая до потолка, я поспешил вынести на суд публики еще один, самый свежий и самый любимый рассказ.

«А вот это говно», – сказало общественное мнение. «Не может быть, – не поверилось мне, – я так старался…» «Говно», – подтвердили новые отзывы.

«Ах так?!» – И я засел за новый рассказ…

Теперь профессиональная доска в два пальца толщиной вынимается из кухонного шкафа от силы три раза в год. Роскошные кулинарные книги не заросли пылью только потому, что я иногда люблю разглядывать в них картинки и пускать от этого слюни. Из немецких ножей лучшей стали в обиходе сейчас два, средних размеров. Остальные для ежедневного применения оказались или слишком большими, или, наоборот, маленькими. А китайская сковорода с выпуклым дном и вовсе куда-то подевалась. А я, вскакивая по ночам, чтобы записать приснившееся слово, или хлопая в ладоши от удачно легшей в текст строчки, или даже поймав тот самый редкий кайф, когда пальцы просто шевелятся на клавиатуре, а пишется все как будто само собой, и так целые страницы, целый день, а потом ночь; так вот, даже в эти моменты я иногда говорю себе: опомнись – еще не поздно стать поваром!

– Террин из зайца, – говорит невысокий седовласый господин и делает жест в направлении скрюченной на столе розовой тушки. – Мусс из креветок и авокадо. Салат. Сыры. Геометрические сыры.

При слове «геометрические» он поднимает акцентирующий палец.

– Вина располагаются в погребе. Две бутылки на ваш вкус.

В голосе – завершающая нисходящая интонация. Легкий наклон головы.

Он итальянец и говорит по-итальянски. Женщина прилично выше его, черноволоса и черноглаза, но не итальянка. Скулы выдают что-то мадьярское или турецкое. Она мне улыбается при каждом кулинарном пожелании все более лучезарно.

Пожилой господин обретает черты: прежде всего на нем невыносимо пестрый шейный платок. Затем прорисовываются водянистые голубые глаза. Светлый пиджак с неопределенным рисунком. Волосы причесаны так, чтобы их казалось больше. Это всегда смешно, а рядом с такой женщиной – вдвойне. «Cедовласый» к нему не подходит.

Вслед за внешностью появляется имя: Маэстро. Банально, но на то есть три причины. Во-первых, он явно принадлежит к миру искусства или по крайней мере к людям свободных профессий. Во-вторых, он итальянец. И в-третьих – ему как минимум сильно за пятьдесят. Как еще можно назвать человека с набором таких признаков? Маэстро, никак иначе.

Женщина остается без имени. К концу эпизода она исчезает куда-то в тень. А жаль.

– Мы на вас очень рассчитываем, – подводит итог итальянец, кланяясь и в то же время внимательно заглядывая мне в глаза.

– Не беспокойтесь, – отвечаю я. – Все будет в самом лучшем виде.

Это я умею. Клиент должен получить гарантии. А потом нужно будет либо представить результат, либо дать разумное объяснение того, почему все произошло иначе. Второе случается редко, поэтому гарантии звучат у меня убедительно. Правда, мои клиенты и моя профессия не имеют к кулинарии никакого отношения, и сейчас я скорее по привычке держу лицо, нежели действительно владею ситуацией.

Пара уходит. Ее спина совершенна, я, разумеется, имею в виду не только спину. А он ниже ее на целую голову и старше лет на тридцать.

Я остаюсь один. В моем распоряжении четыре часа. За это время я должен приготовить перечисленные блюда.

Да, но кто же я?

Судя по тому, что я мельком вспомнил о клиентах и профессии, я – это я, только почему-то немного знаю итальянский язык. Но именно немного, потому что Маэстро старался говорить раздельно, всякий раз удостоверяясь взглядом, хорошо ли я его понял. Я слышал, что итальянский имеет очень сходное произношение с русским, поэтому неудивительно, что я легко понял холеного господина с бесом в ребре. В общем, я – это я.

Больше пока ничего не известно.

Я выхожу на середину кухни и потираю ладони. Ладони я распрямляю настолько, что образуется обратный изгиб и при трении они едва соприкасаются. Непонятно, откуда у меня появился этот жест, но означает он, что предстоит нечто необыкновенное, захватывающее, вызывающее и не лишенное приятности. Притом что именно сейчас нет никаких причин для приятности.