Валерий Хайрюзов - Двое в осеннем городе

Своей мыслью я поделился с Боковым. Он пришел в восторг от моей идеи. Но, просмотрев свои семейные ящики, в которых хранились пластинки, мы приуныли: почти сплошь вчерашний день, фокстроты да вальсы — этим разве кого удивишь? Собрав в складчину около двадцати рублей, мы поехали в город. Но той музыки, которую нам хотелось иметь, в магазине не оказалось. Мы уже хотели было ехать домой, как тут к нам подошел парень и вкрадчивым голосом предложил посмотреть самую современную музыку на английском языке. Мы не заметили, откуда он появился, казалось, вылез из стены. Глаза у него смотрели странно — один на нас, другой — мимо, сторожа окружающее пространство.

— «Охотник до танцев», «Дженни», «Рок костей на крышке гроба», «Битлзы», — сыпал он. Наши животы сладко заныли. Одни названия чего стоили! Я робко спросил, есть ли «Маленькая девочка». Мне нравилось, что в этой песне есть и про небо, и про самолеты, и еще почему-то казалось, что эта песня про Зинку. Парень ответил, что у него есть все. Через несколько минут мы стали обладателями самой модной в мире музыки, записанной на рентгеновской пленке. Но пластинки можно было слушать только в комнате, в клубе звук терялся, растворялся в воздухе. Кто-то сказал, что нужно достать репродуктор, уж тогда-то музыка будет слышна не только в клубе, но и во всем поселке. Но где взять его? Иманов вспомнил: репродукторы есть в плодово-ягодном саду «Томсон», расположенном на окраине города. Этот сад мы знали как свои пять пальцев, каждую осень лазали туда за ранетками.

Раньше во время сезонных работ по саду гоняли музыку, но в последние годы репродукторы, или, как мы их еще называли, колокола, сидели на столбах, как вороны, темные и немые. На территории сада их было штук пять, и один из них, висевший около забора рядом с кирпичным заводом, я решил снять. В сад залез вечером, так как казалось надежнее — меньше народу. Поначалу все складывалось как нельзя лучше, я добрался до столба, сделал из алюминиевой проволоки петлю и при помощи ее забрался наверх. Колокол был закреплен на металлическом хомуте двумя болтами. Плоскогубцами я отвернул один болт и уже принялся за другой, как услышал посторонний шорох. Я глянул вниз. Около столба стоял молодой сухопарый парень и щерил редкие зубы. В руках у него была двухстволка. Каким-то звериным нюхом я учуял: этот не поведет в контору или милицию, этот будет судить сам. Я решил не спускаться, будь что будет. Сторож навел на меня ружье.

— А ну слазь, — скомандовал он, — не то ссажу.

Шуткой здесь и не пахло, я стал спускаться. Где-то на середине столба вытащил ногу из петли, бросил на дорогу плоскогубцы. Но едва сторож нагнулся за ними, я оттолкнулся от столба и прыгнул за кусты боярышника. Сторож выругался и бросился ко мне. Я рванулся в сторону и через дыру выскочил из сада на территорию кирпичного завода. И чуть было не попал в руки шоферов, которые бросились ловить меня. Я увернулся и побежал вдоль забора. Шоферы стали бросать в меня камнями. Спасаясь от камней, я юркнул в первую же дыру и вновь оказался в саду. И попал под выстрел! Мне ожгло бок, я упал на живот, вскочил и, заорав от страха, рванулся через сад. Сторож несся следом, распаляясь все больше и больше. Ревом я сбивал себе дыхание, но, понимая, что пощады не будет, бежал. В дыре меня настиг другой выстрел — в спину. Я вывалился за забор. Впервые в жизни я пожалел, что поблизости никого нет. И тут среди ровного, как стол, пустыря, на самом его краю я увидел женщину. Она медленно шла мне навстречу. Собрав последние силы, я рванулся к ней и упал в ноги. Голосом Зинкиной матери женщина закричала на сторожа. Я понял: спасен.

Полина Михайловна, а это была она, привела меня к себе домой, заставила снять рубашку.

— Ой, господи, что на белом свете делается, — заохала она, увидев мою спину. — Он ведь убить тебя мог. Чего ты туда полез, что, тебя дома не кормят? — Она думала, что я полез за ранетками. В это время стукнула дверь, в дом влетела Зинка.

— Кто это его так? — испуганно спросила она.

— Сторож, солью, — Полина Михайловна достала из шкафа бинт, протянула дочери. — Перевяжи, а я в магазин схожу.

— Он просто садист, его судить надо! — протирая ватой мне спину, плакала Зинка, и слезы ее были мне как бальзам. Все не так уж плохо, Зинка снова была рядом, остальное пустяки, заживет.

— Ну зачем, зачем ты полез в сад? — спрашивала она. — Ведь ранетки еще совсем зеленые.

Я помалкивал: то, что мы собирались сделать, было тайной от всех девчонок и прежде всего от Зинки. Закончив перевязку, Зинка поставила греть воду, чтоб выстирать рубашку. Я сидел и рассматривал комнату. На тумбочке стоял магнитофон «Айдас».