Майкл Каннингем - Дом на краю света

Мать тычет в следы, которые в виде аккуратных полумесяцев тянутся от двери к братниной кровати. С кровати свешиваются злодейские ноги Карлтона. Ужасающе грязные орудия преступления все еще на нем.

— Ты видишь, — обращается мать к отцу, — ты видишь, как он ко мне относится?!

Отец, здравомыслящий человек, предлагает Карлтону немедленно привести все в порядок. Но мать считает, что этого мало. Ей нужно, чтобы он в принципе понял, что так себя не ведут.

— Разве я многого требую? — кричит она. — Я не требую, чтобы он отчитывался, куда ходит, не требую, чтобы он объяснил, с какой стати нашим домом вдруг заинтересовалась полиция. Я требую только одного: чтобы он не пачкал ковер! Больше ничего!

— Давай-ка убери эту грязь, — советует Карлтону отец.

— И все, да? — не унимается мать. — Значит, он сейчас приберется, и мы тут же его простим, так, что ли?

— Ну а что ты предлагаешь? Чтобы он языком это вылизал?

— Я хочу, чтобы он хотя бы немного думал о других! — отвечает мать, беспомощно косясь на меня. — Вот чего я хочу.

Я растерянно пожимаю плечами. Мне жалко мать, но я не из ее команды.

— В общем, так, — заявляет она. — Больше я в этом доме пальцем о палец не ударю. Сами теперь наводите чистоту, а я буду телевизор смотреть и фантики от конфет на пол бросать.

Она разворачивается и уходит, решительно рассекая воздух. По дороге она хватает стакан с карандашами, какое-то время смотрит на него, а потом высыпает карандаши на пол. Они, как гадальные палочки, ложатся парами и крест-накрест.

Отец выходит за ней. Он кричит ее имя. Мать зовут Изабел. Слышно, как они идут по дому. «Изабел, Изабел, Изабел», — зовет отец, а мать, которой, должно быть, понравился вид разбросанных карандашей, скидывает на пол все новые и новые вещи.

— Надеюсь, телевизор она бить не станет, — говорю я.

— Она сделает то, что ей сейчас нужно сделать, — отзывается Карлтон.

— Ненавижу ее, — говорю я.

На самом деле я в этом не уверен. Но чтобы выяснить, так это или нет, мне требуется произнести эти слова, послушать, как они звучат.

— Она покруче любого из нас, — обрывает меня Карлтон. — Ты думай, что говоришь, Кузнечик!

Я ничего не отвечаю. Вскоре я встаю и начинаю подбирать карандаши, предпочитая это занятие валянью на кровати и проявлению преданности сообразно переменчивой обстановке. Карлтон приносит губку и начинает оттирать грязь.

— Напачкал — убрал, — комментирует он. — Все просто.

Момент для расспросов о любви явно упущен, и у меня хватает выдержки и чутья не форсировать эту тему. Я знаю, что случай еще представится. А пока я составляю аккуратный букет из карандашей. Мать в бешенстве носится по дому.

Спустя какое-то время — уже после того, как Карлтон, отец и я подобрали с пола все, что она расшвыряла, — я вновь лежу на кровати, размышляя о жизни. Карлтон, понизив голос, разговаривает по телефону со своей девицей. Мать, немного успокоившаяся, но все еще опасная, готовит обед, мурлыча какую-то медленную мелодию 40-х годов. Может быть, именно эта песня звучала из всех музыкальных автоматов, когда самолет ее первого мужа рухнул в Тихий океан. В подвале отец играет на кларнете. Он всегда играет там, среди аккуратно развешанных молотков, стамесок и прочих инструментов, отбрасывающих непомерные тени в неярком свете одинокой лампочки. Если приложить ухо к полу, слышно, как он извлекает из кларнета долгий негромкий стон, напоминающий кошачий вой. Есть какое-то особое наслаждение в том, чтобы лечь на ковер и слушать игру отца, просачивающуюся сквозь половицы. Прижавшись ухом к полу, я пытаюсь подыгрывать ему на губной гармошке.

В тот год родители решили устроить вечеринку в честь возвращения тепла. Зима была долгой и суровой, и вот наконец на газонах и между могильными плитами показались первые маргаритки.

Вечеринки в нашем доме — события церемонные. Друзья родителей, левацки настроенные огайские романтики, все без исключения школьные учителя, приносят вино и гитары. Несмотря на то, что они ходят на службу и берут в банках кредиты на покупку недвижимости, они считают себя провозвестниками свободы, секретными агентами, выполняющими некую особую миссию. Да, сейчас они притворяются педагогами, но это только временно — пока не дописаны их романы, не окончены диссертации или просто не скоплены деньги, чтобы не работать больше нигде и никогда.

Мы с Карлтоном в роли прислуги: принимаем пальто, разносим напитки. Нас используют так с самого детства, и мы охотно демонстрируем свое раннее развитие и готовность помочь ближнему. Мы точно знаем, что и как нужно делать. Крупная дама с ярко накрашенными губами, отдавшая свои девичьи годы преподаванию математики в девятом классе, называет меня мистер Райт. [4] Правильный (англ.). Заместитель директора школы в русской меховой шапке спрашивает нас с Карлтоном, за кого мы собираемся голосовать — за демократов или за социалистов.