Андрей Ильенков - Ещё о женЬщинах

Но потому что он был сильно пьян, то всё время падал и скоро был весь в крови, потому что падал так немилосердно, что даже я, будучи с ним вообще-то в состоянии драки на тот момент, несколько раз пытался придержать его при падении, например, с разбега мордой об стену или ступеньки лестницы. Дело было в общаге, и он повёл себя нехорошо в девичьей комнате, и я стал его выставлять, а он, обидевшись, — меня бить. Но дело прошлое, и он не только не обиделся, а даже не помнит, а я так дёшево обрёл репутацию благородного рыцаря. Благодаря отчасти и чему вскоре женился на одной из девушек той комнаты 59 «Б», как они сами шутили, потому что сразу понятно, почему именно «бэ», это они так в чисто шутку именовали себя блядями, хотя и это дело прошлое, я бы даже сказал давнопрошедшее.

Толик — очень серьёзный молодой человек, погружённый в глубочайшие созерцания и духовные искания. Он совсем не шалопай. Но, может быть, вследствие такой погружённости он иногда манкирует пустыми светскими условностями, особенно когда выпьет своего любимого апельсинового пива и гашиша с колёсами.

Например, двое пьяных подростков просят у вас закурить. Вы либо даёте, либо, пожадничав, отвечаете, что эта (которая дымится у вас во рту) — последняя. А Толик не так. Он сначала смеряет попрошаек долгим презрительным взглядом, потом долго помолчит, потом отвернётся и вынет откуда-то из-под малахайки мятую и наполовину высыпавшуюся «Беломорину» и говорит: «Нате, на двоих», невзирая на то что у самого во рту «Мальборо». Как его ни разу за это не побили, я просто развожу руками.

Вообще его судьба как-то хранит, из чего приходится сделать вывод, что он дурак. Вот он регулярно воровал открытки в книжных магазинах. Я, впервые увидев, в изумлении и отчасти возмущении спросил, типа, а что это за фигня? Он мне отвечает в упоении, показывая открытки, репродукции Левитана: «Но ведь это же чистые пейзажи, посмотри, какие они чистые!», и слеза блеснула на щеке, и дальше воровал все чистые пейзажи и ни разу не попался.

Так что, может быть, судьба хранит его за, в общем-то, лучшие побуждения, из которых он иногда и ведёт себя немного странно. Один раз он был в рюмочной и там какой-то честный лейтенант спросил у стойки сто грамм водки. Нет, уточнил он, нет, не лейтенант, а младший лейтенант, и не сто, а всего-то пятьдесят! И тут офицера оттирают плечом какие-то хамы, вообще быки, такие наглые бычары, и разговаривают с ним насмешливо, даже пренебрежительно, и, короче, в подробностях не помню, но возмущённый до глубины души этой наглостью Толик бросился на них с кулаками в защиту скромного и симпатичного младшего лейтенанта, и Толика опять-таки даже не побили.

В другой раз в Новый год он был на ёлке на площади, напился одеколона «Айвенго», было ему весело, хорошо, он там резвился, а потом, когда счёл, что уже поздно и людям пора спать, залез на самую высокую ледяную гору и стал, размахивая руками, кричать: «Ёлка закрывается, ёлка закрывается, пошли все на хуй, ёлка закрывается!», за что его, конечно, моментально на цугундер, а в милиции он уронил какой-то шкаф и благоразумно назвался вымышленным именем. А именно, Рюриком.

Иногда, впрочем, и просто резвился. Вот мы стояли на заснеженном балконе на сто десятом этаже, пили сухое красное вино из горла, смотрели на великолепную панораму вечернего города, и я читал стихи, и он тоже, и свои, и чужие, он читал, в частности, своё любимое в мире стихотворение — «Конь блед» Брюсова, тоже, кстати, симптомчики. Толик читал его с таким сладострастием и завываниями, что хоть кому б в похвалу, и всё было хорошо, и мы, охмелённые, веселились и смеялись. Внезапно счастливый Толик, перегнувшись через бетонное ограждение балкона, дотянулся до окна соседней квартиры и стал бить по нему опустевшей бутылкой. Я в ужасе схватил его за шиворот, оттащил от окна, отобрал бутылку, а он смущённо улыбался и с искренним непониманием спрашивал: «Да ну, на хуй, чё тут такого?»

Другой раз мы сидели выпивали в общежитии, в прекрасной компании. Кроме медиков, в комнате присутствовали гости из сопредельного вуза — два милейших студента университета. Мы пили спирт, беседовали, читали, опять же, свои и чужие стихи. А студенты университета, хотя выпить тоже совсем не дураки, но в отличие от студентов-медиков к чистому медицинскому спирту, конечно, мало приучены, и один из них после очередной мензурки закашлялся, а сидел за спиной у Толика, и тому на шею попали брызги слюны. Толик стал медленно разворачиваться на табуретке. По мере разворота его глаза, лицо и шея быстро наливались кровью, а рот перекосился нечеловеческой яростью. Завершив разворот, он стал медленно подниматься с табуретки, и руки его затряслись крупной дрожью. Поднявшись над замершим в ужасе студентом, он издал грудью хриплый, какой-то подземный скрежет и вой, а потом оскалил все оставшиеся зубы и свистящим шёпотом, переходящим в рёв Минотавра, медленно произнёс: