Сергей Доренко - 2008

Остальные поют, и Путин смысл довольно точно чувствует. Вызывают богов. Камлают, чтобы узнать его будущее, задобрить высших существ, дать ему покровителей среди сонма духов. Сегодня – его день. Сегодня – День Зачатия Путина. 7 января, я уже говорил. Рождество, мол, православное. Но православное рождество в следующем столетии будет 8 января, а День Зачатия нашего излюбленного героя всегда будет 7 января. В отличие от Иисуса, Путина зачали по новому стилю, незыблемейшему из стилей, и в этом – свидетельство всепобеждающей мощи научного знания.

Позже, весной 2008 года, я публично призывал Комитет спасения России назвать 7 января Днем Зачатия ВВП, если кто помнит. Чтобы этот день праздновался всенародно. Но это предложение было проигнорировано. А жаль, нашему брату-даосу было бы приятно.

У привычного и принюхавшегося уже президента снова кругом пошла голова – даосы жгли специальные игрушечные деньги – символ поклонения богам, потом желтые листы бумаги – пропуски в мир духов. Потом еще и еще бумаги – доклад богам о положении дел, о титулах главного священника, о существе вопроса, с которым Путин обращался к высшим силам. Заявление в высшие инстанции, иными словами.

Ли Мин воскурил теперь кадило отдельно для Путина и дал ему в руки. Кадило было необычное – не на цепях, а с ручками-проушинами по бокам. Все, кроме наставника, пали на колени и ниц, и Путин тоже пал. Все легко справлялись с этой позой, а Путину было трудно – у него в руках дымило кадило, неуютно как-то получилось. Пришлось постепенно привставать, подниматься, передвигая локти. Дым теперь шел прямо в лицо. Грел. Запаха не было. Или был? Кожу головы покалывали приятно невидимые иголочки. Пояс будто был на голове такой электрический. Покалывание нарастало. Кожа головы, как казалось, стала стягиваться к макушке. Нешуточно так. Казалось, отверстия в коже лица сместятся и на уровне глаз окажутся ноздри, а то и рот. Чем же дышать тогда, – подумалось. И вот: можно не дышать. Не хотелось, – с удивлением обнаружил новые возможности своего организма Путин. И перестал. Дышать перестал. Изредка только всасывал чуть-чуть воздуха, сипевшего и клокотавшего в груди, будто это была жидкость. Сердце очень сильно билось. Обратив взор к сердцу, Путин принялся его разглядывать с интересом. Удивление, что видеть сердце не мешают ни кожа, ни ребра, пришло чуть позже. Но удивление было неотчетливым. Такой полуобрывок полуудивления. Рассматривать сердце в действии казалось забавным. Уж лучше, во всяком случае, чем держать в голове дурацкую мысль о невозможности подобного опыта. Опустил глаза ниже и увидел желудок и довольно организованную массу ливера и требухи. Все работало и выглядело дисциплинированным, целесообразным и товарищеским. Крупные сосуды видны были. Присмотреться – и стенки сосудов таяли, и кровь очень явственно видна была. Кровь тоже работала. Трудолюбиво и как-то назидательно-настойчиво. С укором настойчиво. Деловито так проталкивалась туда-сюда. С гордостью занятого важным делом человека, занятого, когда другие гуляют, кровь проталкивалась. Она была похожа на лифтера, дежурящего в выходной. Она как бы говорила: «Есть такое слово „НАДО“, товарищ». И Путину стало приятно смотреть на такие непраздные свои органы, на такие президентские свои органы. «Такие не подведут», – подумал Путин. «Дела идут, все более-менее, но больше более у нас и меньше менее», – пропел Высоцкий не в голове, а где-то рядом с головой. Чуть позади головы. Но оглядываться не хотелось.

Вдруг нахлынуло ощущение стыда. Стыдно стало, что любой может увидеть его сердце, печень и так далее. Прозрачность, незащищенность и уязвимость подавляли. «Нет ли чужих, соглядатаев?» – он затаился, совсем перестал дышать и прислушался. Услышал проезжавшую вереницу машин на Рублевке, километрах в трех. И разговор в одной из машин. Мужской голос говорил: «Надо было соглашаться с Колей и ехать на Мальдивы. Не поехали, теперь сидим тут в слякоти, когда ребята купаются», – а женский голос что-то отвечал, но совсем уж тихо и неразборчиво. Звуки притом слышались необычно – только высокие частоты. Шелест странный – как помехи. И сквозь шелест речей – шуршание шин шелковистым шорохом щекотало уши. Оно было отчетливым, а вот гул мотора совсем не долетал. Все было таким – прошедшим странную цифровую обработку. Как громкий шепот. Почти свист иногда. Ни его самого, Путина, ни его открытое всему миру сердце никто не замечал. Ну ему и полегчало. Хорошо он спрятался.