Альберто Васкес-Фигероа - Игуана

— Это была замечательная речь, старина, — сказал он. — Просто замечательная. Однако ничего из сказанного тобой меня не задело, потому что мне все было известно заранее. — Он печально покачал головой. — Мне было шесть лет… или около того, когда меня схватили четверо и заставили поглядеть на себя в зеркало. С тех пор не проходило и дня, чтобы эта картина не всплыла у меня в памяти. А если я забывал ее, то тут же находились такие, как ты, чтобы освежить мне память. Знаешь, сказанное на скольких языках слово «урод» я могу распознать? На восемнадцати, включая язык индейцев кечуа, китайский и малайский. Как я могу поверить в существование такого Бога, который ввел меня в мир, одарив эдакой физиономией? — Он снова рассмеялся. — Если Он когда-то и существовал, то помер от страха или от стыда, когда меня увидел.

Около месяца спустя старый капитан припомнил в разговоре — пространном и несколько бессвязном — жизнь в родной Галисии, народные поверья и диковинную огромную белую обезьяну, которая часто сопровождала альданских рыбаков и мореходов, когда они на рассвете направлялись к своим баркасам.

Затем он точно так же, без всякой временной связи, помянул своего дядю Сантьяго и сказал, что того повесили как «сухопутного пирата». Слушая его, Оберлус решил, что бедный старик день ото дня теряет разум или начался быстрый процесс дряхления, поскольку он нес чепуху по поводу самых простых вещей.

— Что это еще за сухопутный пират? — поинтересовался Оберлус. Выражение было ему внове, несмотря на то что в течение короткого периода времени он сам был настоящим сухопутным пиратом.

— Кто-то вроде моего дяди, — последовал нелогичный ответ. — Мой дядя Сантьяго был «сухопутным пиратом» и вполне заслужил, чтобы его повесили на смоковнице.

— Но что же он сделал?

— Он родился не в Альдане, — сообщил испанец. — Альданцы ни за что умышленно не посадили бы ни один корабль на мель. Дядя был из глубинки. Откуда-то из-под Оуренсе.

— И каким же образом он сажал корабли на мель?

— Как это обычно делают «сухопутные пираты».

— Но как именно? — сказал Оберлус, теряя терпение.

Старик удивленно взглянул на него, словно вопрос показался ему глупым:

— С помощью огней.

— Огней?

— Огней! — повторил старик с досадой. — Разве ты не знаешь, что такое корабельные кормовые огни?

Оберлус не ответил, понимая, что капитан начинает раздражаться, как это часто с ним случалось, и предпочтет совсем умолкнуть, если заметит, что тема слишком интересует собеседника.

Он сделал постороннее замечание о забавных выкрутасах пары синеногих олушей, которые вот уже более трех часов потешно вытанцовывали друг перед другом, не решаясь положить конец брачному ритуалу, и оставил галисийца, который, похоже, все больше и больше погружался в свои навязчивые мысли и бормотал невнятные приказания, судя по всему обращаясь к человеку, который был его помощником на корабле «Мария Александра».

Однако через неделю Оберлус вернулся к разговору о «сухопутных пиратах», когда застал капитана за стряпней: тот варил в котелке собранных крабов — они в изобилии водились вокруг колоний морских игуан и семейств тюленей, — изредка их помешивая.

И тогда Алонсо Пертиньяс простодушно описал ему во всех подробностях те хитрости, к которым прибегал кое-кто у него на родине, желая темной ночью ввести в заблуждение иноземные корабли, которые огибали опасные берега Галисии, и заставляя их капитанов поверить в то, что они идут впереди корабля, следующего правильным курсом. В результате корабли нежданно-негаданно врезались в берег или терпели крушение, налетев на мель, — и тут же подвергались нападению пиратов, которые налетали как саранча, вырезали всех поголовно и за считаные часы обчищали корабль.

— Ловко придумано, — согласился Оберлус.

— Трусость, — возразил его собеседник. — Самый трусливый способ разбоя, придуманный человеком. Пускать на дно корабли и топить команду ради нескольких промокших тюков. Ценные-то грузы по большей части хранятся в трюме и всегда оказываются на дне морском.

— Однако вполне понятно, что тому, у кого нет корабля, чтобы пойти на абордаж, ничего не остается, как пораскинуть мозгами, чтобы заманить судно туда, где будет сподручнее его одолеть.

Капитан Пертиньяс застыл как вкопанный, словно в его уме, время от времени теряющем ясность — а такое происходило уже несколько недель, — мелькнула догадка о том, что мучитель его использовал, выудив у него сведения, которые собирался при случае использовать.