Денис Драгунский - Архитектор и монах.

Это было последнее слово, которое я от него услышал.

Ему накинули на голову черный мешок, согнули в три погибели и выволокли наружу. Хлопнула дверца автомобиля.

Тот, который отсекал меня, громко сказал:

— Scusi, padre! — он тоже принял меня за итальянца.

И выбежал вон. Снова хлопнула дверца.

— Ваш кофе, — сказал официант. — И вода.

Он поставил на стол две чашки и стакан. Потом подумал немного, хмыкнул и забрал вторую чашку.

— Вы позвонили в полицию? — спросил я.

— Телефон не работает, — он пошел к стойке, подвинул к себе телефон, поднял и показал мне молчащую трубку. — Ничего. Тут в каждом окне торчит пожилая тетушка. Поливает герань и высматривает прохожих и соседок. Она и позвонит.

— Кто?

— Тетушка.

— Какая? — я ничего не понимал.

— Любая, — сказал он. — Какая-нибудь. Она уже позвонила, готов держать пари. Полиция скоро будет. Вам принести счет?

— Я буду ждать полицию, — сказал я.

— Как угодно, — ответил он.

Вот, собственно, и все.

— Вот, собственно, и все, — сказал я репортеру. — Мне кажется, это были германские агенты. Я в этом просто уверен.

Я услышал тонкий и звонкий, но чуть приглушенный стук.

Ручка-самописка выпала из пальцев задремавшего репортера и упала на кафельный пол. Этот, как его, не Клопфер — или все-таки Клопфер? — заснул, пока я ему все рассказывал. Мне стало стыдно. За себя, что я так разболтался.

Он вздрогнул, проснулся, ловко нагнулся, подхватив ручку, и спросил:

— Значит, вы уверены, что это именно господин Гитлер написал книгу «Моя борьба»?

— Совершенно уверен, — сказал я. — Он ведь сам признался. Я же вам сказал.

— А, да, да! — сказал Клопфер, листая свой блокнот. — Вот, я тут записал, я все записал в деталях! Ну, не смотрите на меня с такой укоризной, святой отец. Простите меня. Тем более что я не заснул. Что вы! Ну, разве задремал на секундочку.

— Устали? — спросил я.

— Что вы! Нет, совсем другое! На меня нахлынуло. Я немного замечтался во время нашего разговора. У меня очень живое воображение, а вы так славно рассказываете! Такие подробности! Жаль, право, жаль, что мне придется писать всего лишь маленькую заметку. Кто я? Маленький репортер…

Он замолчал, как будто ждал, что я что-то ему скажу. Что-то одобрительно-поощрительное. Что-то вроде «у вас еще вся жизнь впереди».

Но что мне было ему сказать?

— А когда-то я хотел быть большим-пребольшим… Но — увы. Хотя я очень старался. Но, может быть, все это правильно. Ведь не может каждый журналист стать главным редактором. Жизнь — это пирамида. Общество — это пирамида. Мне отец объяснял. Все верно. Но все равно тоскливо. Только не надо мне говорить про нищих духом, что они как-то там особенно хорошо живут. Ладно?

— Ладно, — сказал я. — Не буду.

— Впрочем, может быть, когда-нибудь, на склоне лет, я напишу книгу о своих встречах. Интересные люди попадались, — сказал он. — Вы, наверное, самый интересный, — он поклонился.

Я перекрестил его и спросил:

— Но вы Клопфер или нет?

— Вам это важно знать?

— Не очень, — сказал я. — Совсем не важно.

— Тогда пожалуйста. Да, я Клопфер. Но не совсем тот. Я племянник этого вашего Клопфера. А тот Клопфер очень хорошо устроился. У товарища Тельмана. То ли в министерстве культуры, то ли в отделе агитации Центрального Комитета.

— Но вы же сказали, что у вас в доме собирались социалисты, что у вашего отца был кружок, что он видел самого Маркса?

— У моего отца тоже был кружок. Вернее, это у дяди «тоже был» кружок. Мой отец раньше начал. Мой отец видел Маркса, а не мой дядя. В Вене было два кружка Клопфера. Гуго Клопфера и Манфреда Клопфера. Они слегка соревновались. В социалистической правоверности и во влиянии на умы. Но это так естественно!.. Конкуренция! Всеобщий закон капитализма. Дядя обыграл отца, да. Но я не считаю, что дядя победил. Он одержал верх в политике, то есть ловко устроился при Тельмане, там, — он махнул рукой в сторону Берлина. — Но это не победа. Это не победа в высоком смысле слова. Вы, святой отец, понимаете это лучше меня. Царство Бога и царство Кесаря. Царство идеалов социализма и то, что случилось в Германии. Карл Маркс никогда не призывал к тому, что наделал Тельман…

— А вы точно помните, к чему призывал Маркс? — спросил я.

— Отец говорил, что Маркс был гуманистом.

— Допустим, — сказал я. — Хотя, впрочем, мы все так считали. Это было давно. Маркс умер еще раньше. Настала реальность. Она всегда чуточку другая…

— Жаль, — сказал он, некрасиво почесав себе спину.