Глеб Шульпяков - Город Ё

Невероятная штука.

Вчера, пока ехали из аэропорта в гостиницу, я понял, насколько Бангкок хорош в сумерках. Неказистые небоскребы погашены, превращаются в черные кристаллы. Меньше заметны помойки, само собой.

Утром под дверь сунули «Bangkok Post». На первой полосе амбал в оранжевой майке — в Бангкоке взяли знаменитого оружейного барона, мега-звезду. Русского. Мужик снят в наручниках, кругом тайские полицейские. Мелкие, по плечо.

Разглядываю лицо — мужик как мужик. Таких полно на рейсах Москва — Бангкок в сезон. Основная клиентура красных фонарей в Паттайе. После обильных русских баб мужиков в этом возрасте часто тянет на миниатюрных девочек.

После завтрака доплыл на челноке до общегородской пристани, перебрался на рейсовый кораблик. Следом села группа монахов, и кондуктор турнул меня от борта — оказывается, это их места, стоячие. Вот и табличка. Минут двадцать кораблик метался от берега к берегу, сбрасывал и загружал пачками туристов. Моя остановка была не доезжая одной до моста Рамы VIII. Где-то здесь, в переулках, мы жили в первый приезд, четыре года назад. Часто выходили по ночам к реке. С тех пор меня сюда тянет. Наверное, хочу пережить то, первое чувство Бангкока. Безрезультатно, конечно.

Здесь есть бар или ресторан — прямо на берегу, под навесом. На бетоне. Неплохо готовят, хотя днем и вечером пусто. Идеальное место, чтобы ощутить тщету города — и свою тщету. Звучит азиатский транс, медленно вращаются вентиляторы. Плетеные кресла пусты, утомлены жарой. На полках зачитанные путеводители, пыльные журналы. Мимо плывут травяные гнезда, вниз по течению. Тоже путешествуют, тоже впустую. Если я напишу стихотворение «Самые печальные места мира», то бары Бангкока будут первыми. Потом Лиссабон, Стамбул. «Печальны бары Бангкока…» — как-то так.

Под вечер поднялся на небоскреб State tower. Шестьдесят четвертый этаж, бар на крыше. Вид умопомрачительный, не успеваешь заметить, как лед растаял, коктейль нагрелся. Публика соответствующая: иностранцы, декольтированные дамы. Официанты в смокингах, полно охраны. И ветер, ветер. После Камбоджи как будто на Луне. Или наоборот, на Земле, — если Луна — это Камбоджа (а это так, это правда — Камбоджа лунная страна, абсолютно).

…Уже ночью, глядя на город с челнока, я думал, что люблю Бангкок за то, с какой легкостью он добывает деньги из воздуха. Из наших иллюзий, представлений. Из плотского и душевного голода. Здесь знают, что миром правит не тот, у кого самая большая бомба. А тот, кто сумеет подчинить наши фантазии. И они подчиняют.

Я люблю Бангкок за его меланхолию, разлитую по нарочито шумным, пестрым, переполненным туристами улицам. Поскольку нет ничего печальнее, чем утоленная фантазия, ведь ее утоление мнимо. Отсюда и меланхолия. Я люблю этот город за то, что где-то здесь бродят герои моего романа, — и за то, что мы никогда с ними не встретимся. Мне нравится Бангкок, потому что в нем есть редкая, буддийская среда — уже не воды, но еще не суши. Этот промежуточный призрачный мир настилов и пирсов, причалов. Мостков и сходен, свай и подпорок. Под которыми чавкает и вздыхает главная субстанция Города Ангелов, его содержание, великое ничто.

В Москве.Книги, с которых я начал «Живой дневник», действительно оказались спасительными. В романе Бердетта много — сказочно много для жанровой литературы — точных, сочных и умных характеристик Бангкока как городского, культурного, социального феномена. На цитаты он неплохо разошелся тоже. Алешковский был прочитан на море, лучшего собеседника, комментатора не придумаешь. Хотя и тогда, и теперь я не понимаю, как можно бороться с советской властью 24 часа в сутки. Кстати, перечитывая его старые вещи, я с удивлением увидел, откуда «взялись» многие произведения новейшей русской прозы. Что касается Толстого, то в своих дневниках Лев Николаевич поразил меня многими абсолютно буддийскими по духу высказываниями. Однако под конец на памяти всего одна фраза. Вот она: «Решаю непременно каждый день писать, ничто так не утверждает в добре, это лучшая молитва».

Именно этой заповеди я интуитивно и следовал, наверное.

Самое распространенное женское имя в Краснодарском крае — Света.

Женщин, которые мне там встречались, звали только так, причем совершенно независимо от возраста и профессии. Консьержки и журналистки, продавщицы и санаторные медсестры — все носили это имя. Так что в конце пути, встречая женщину, я обращался к ней без предисловий и почти всегда попадал в точку.