Глеб Шульпяков - Город Ё

По центру пещеры — медный алтарь, блюдо на толстой ножке. На блюде песок — на песке пара потухших головешек, остатки благовонных палочек. Спустя полчаса в пещеру поднимается семейство — старик, его молодой сын с невесткой и внук, мелкий мальчишка. Девушка простоволосая, в обычных спортивных штанах, обтягивающих фигуру. Судя по тому, насколько спокойно она к этому относится — при мне, постороннем, — это не мусульмане. Ну, так мне, во всяком случае, хочется думать.

Не обращая на меня внимания, они тихо надевают белые врачебные шапочки, сходятся вокруг алтаря. Раздувают головешки, втыкают в песок привезенные с собой палочки. Что-то бормочут — или просто перешептываются, смеются. Обходят алтарь несколько раз, собирают в пакетики пепел — а потом фотографируются. И так же тихо обуваются, уходят.

Я остаюсь один — в плоской тишине. Я чувствую себя мошкой, попавшей в смолу — миллион лет спустя, когда смола уже превратилась в янтарь.

На «Иранских авиалиниях» летают в основном немецкие «Фоккеры» (хуже, если попадется старый советский «Ту»). «Фоккеры» тоже не первой свежести, но небольшие и уютные, чистые. С занавесочками на иллюминаторах и леденцами — как в детстве.

Аэропорт в Язде современный, но без архитектурных излишеств. Когда в окне снежные горы, любой дизайн будет выглядеть убогим. И они это понимают. Стеклянная стена и кресла вдоль — вот и все, что нужно. О фотообоях Аллах позаботился.

Головная боль компании-перевозчика на регистрации — рассадить пассажиров отдельно, «мужики налево, женщины направо». Но самолет вылетает все равно вовремя. Время в полете час, летим низко. За окном тянется бесконечная горная пустыня, белые разводы солончаков, черные скальные пирамиды. Как и чем живет страна, состоящая наполовину из пустыни?

В полете раздают местную прессу. На первых полосах — крупно — трупы палестинских детей. Иранцы качают головами, тихо переговариваются. Передают друг другу газеты, сравнивают фото. Разглядывают сквозь крупный растр подробности.

К мученичеству и смерти в Иране, как и вообще у шиитов, свое отношение — как и положено в системе, чья философия строится на родовых связях, когда с потерей физического лица теряется понятие, явление. Это было видно по празднику имама Хусейна. Другой общеизвестный факт — что во время войны с Ираком подростки выходили на минные поля и разминировали их таким вот страшным образом. Никто их насильно туда не гнал, я хочу сказать. Вряд ли стимулом к подвигу служили загробные райские кущи. Скорее всего, дело тут в «семейственности» страны, ее родственном, кровном коллективизме. Когда младший рвется быть полезным; мечтает заслужить полноправное членство в семье, пусть и посмертное.

Вообще, чем дальше, тем сложнее понять, почувствовать: сколько в том, что я вижу, искренней, то есть наивной и детской веры? В моментальное попадание в рай, например? (сильно сомневаюсь). Сколько психофизики, создания-снятия невроза? (есть такое дело). Сколько ритуала? (в большом количестве). Сколько «собственной гордости»? (все-таки на счету Ирана несколько великих империй плюс классика литературы). Самое удивительное, что в иранском исламе разделить эти вещи вообще невозможно. Это «комплексный обед». Ритуал «заложен» в быт, выткан в нем, прошит — как рисунок на килиме. Религия вписана в повседневность, воплощена на ощупь, вкус и цвет. Без нее — буквально — «ни пожрать, ни потрахаться». Как, собственно, в религиозных системах, организующих реальность, и должно быть.

Глядя на то, насколько религия эффективно и — в рамках данного общества — позитивно организует реальность, смешно и грустно думать о нашем «религиозном возрождении». Которого нет и не было, несмотря на многолюдные «стояния» на Рождество и Пасху.

Форма досуга — есть.

А возрождения — нет, не наблюдается.

После праздников затишье — если тишина здесь вообще возможна. Город «облысел», поснимали со стен черно-зеленые флаги и транспаранты. Я выхожу на улицу и с удивлением обнаруживаю горы. Тегеран окружают снежные склоны, в конце бульвара белая вершина, совсем близко. Кто бывал в Алма-Ате, знает.

Город лежит на плоскости, которая идет в гору — как стол, приподнятый с одного края. Чем выше, тем чище воздух. Больше неба и солнца. В верхней части города есть несколько парков. В одном из них — Парк-и-Палех — я пристраиваюсь на лавке, подсматривать за местными.