Евгений Городецкий - Рассказы

А шофер, придя в себя и уверовав, что Гриша не сумасшедший и не самоубийца, от тревожного возбуждения переходит к возбуждению радостному, тем более что вон уже впереди завиднелась накренившаяся, чуть ли не по радиатор ушедшая в грязь его кормилица. Болотник лихо, как танк на полном ходу, разворачивается, всплеснув волну грязи, задом приближается к машине. Накинут и закреплен буксирный трос. Шофер лезет в кабину, включает нейтралку, сигналит Грише. Мощный рывок — поехали! Миновали грязь, подъем. Шофер включает зажигание, ставит на скорость — бесполезно, двигатель не заводится.

С тревогой поглядывает он в заднее стекло кабины болотника на Гришин затылок, обтянутый вязаной шапочкой, но Грише и оборачиваться не надо, чтобы оценить обстановку, он знай себе пошевеливает рычагами, выбирает на этот раз путь поровней и, теперь уж, понятно, останавливаться не намерен до самого «куста». А там, на буровой, он тоже не обойдет шофера своей заботой; отыщет свободную койку, замолвит словечко перед сердитой поварихой, а если уж вовсе неурочный час, то хоть таким образом проявит внимание: нацедит из бочки питьевой воды, подержит кружку у розетки и — пей давай, грейся вместо чая.

На севере умеют помнить и ценить добро. И шофер тот, случайно повстречавшись с Гришей в Нефтеобске или вахтовом поселке, не преминет воздать ему за добро широко распространенным и доступным каждому способом — посредством бутылки. А так как Гриша старожил и ветеран, знаком чуть ли не с каждым вторым нефтяником и чуть ли не каждого второго из числа знакомых выручал когда-то тем или иным способом, то стоило бы ему только захотеть, и он неделями не просыхал бы, и все на дармовщину. Однако в питье Гриша воздержан, может неделями капли в рот не брать и потому проповедует умеренность. Пьянство, говорит он, зло. Деньги кровные пропиваешь — раз, приключений на свою голову ищешь — два, здоровье за свои же деньги угробляешь — три, а не дай бог угодишь в вытрезвитель — накажут на четвертную «за услуги», на премиальные за квартал, на тринадцатую — а это в сумме прописью сотни четыре-пять потянет; кроме того вылетишь из очереди на квартиру, вылетишь из очереди на машину… Зачем тогда вообще Север?

Все эти санкции, однако же, Гришу не очень-то пугают, ибо на Север он не затем приехал, хотя, конечно, как всякий нормальный человек от машины не отказался бы. А вот квартира ему ни к чему, это вполне серьезно, без всякого пижонства. Жить одному Грише скучно, общежитские порядки и нравы пока еще не надоели и в основном его устраивают, не любит он только, чтоб личные вещи брали без спросу — рубашки, например. А уж если берешь, то будь добр верни в таком же виде, как взял, — чистую, отглаженную, сложенную, как в магазине, рукавами внутрь. Аккуратист он, Гриша, порядок любит.

Так вот, знакомых у Гриши — пруд пруди, и он не делит их на друзей и просто знакомых, для него они все — корешки, независимо от продолжительности знакомства, с каждым из них Гриша сохраняет свой небрежно-снисходительный тон. При встрече никаких там объятий, возгласов: «О! Сколько лет, сколько зим!» Подмигнет левой щекой, спросит, если летом: «Ну что, комары не съели еще?» А зимой: «Ну что, нос не отморозил еще?» И все. Кивнул и пошел себе. Никто никогда не видел его во психе, не помнит, чтобы он кричал на кого-то или кому-то угрожал. И это не от незлобивости или всепрощения. Гриша считает, что кричать, ругаться — пустое дело, надо спокойно и своими словами сказать человеку то, что хочешь ему выкрикнуть вперемешку с руганью, при надобности повторить, если с первого раза не понял или не захотел понять. Если же человек и дальше не желает ничего понимать, миролюбивый тон воспринимает как признак слабости и готов уже пустить в ход руки, то самое время засветить ему между глаз, и делу конец. Кулак у Гриши не очень крупный, но жилистый.

Законы мужского товарищества он ставит превыше всего, особенно когда дело касается женщин. Живет в нем, двадцатисемилетнем, подростковая убежденность, что представительницы женского пола — существа иного порядка, лазутчицы из вражьего стана, цели которых темны и которых лучше избегать, что он и делает; общества «Машки» ему вполне хватает.

Не так давно, правда, была у него еще одна подружка — беспородная приблудная собачонка, которой он дал кличку «Тайга». Гриша считал ее лайкой, хотя до лайки она явно не дотягивала экстерьером — ноги коротковаты, хвост не бубликом, уши не торчком и цвет белый. А так ничего собачонка, веселая, смышленая, отзывчивая на ласку. Моталась она за ним повсюду, бескорыстно довольствовалась случайной подачкой, ночевала под «Машкой», как видно привыкнув к резкому запаху солярки, и среди мазута и копоти чисто по-женски ухитрялась не замараться, сохранить опрятный вид.