Питер Леренджис - Наблюдатели

Как я мог их не заметить?

В голове у Джейка теснились тысячи вопросов.

Но Гидеон Козаар исчез.

— И как это меня угораздило так войти в роль. Что я за идиот. Ты хоть когда-нибудь простишь меня?

Джеймс Никкерсон сидел на краешке дивана в гостиной Бранфордов. Рыжие волосы у него были гладко зачесаны назад и блестели от бриолина. Подбородок был тщательно выбрит, и грязи на лице не было. Лицо все такое же красное, но на сей раз не от гнева, а смущения.

Джейк осторожно провел пальцем по щеке. Рана еще побаливала, хотя уже образовался довольно плотный шов.

— Ничего, до свадьбы заживет.

— Я бы увернулся, — хмуро вставил Байрон, — если б он взял меня.

— Знаешь, что Козаар сказал нам? — Никкерсон чуть ссутулил плечи и понизил голос для полноты эффекта: — «Можете не играть. Будьте сами собой, пока я не скажу: «Стоп, камеры!», но не секундой раньше, будет ли это продолжаться несколько часов, день, неделю». Мы знали только, что должен появиться мальчишка, и нам полагалось делать две вещи: реагировать на его поведение и охранять его от взрывов. Плюс, когда он запросится домой, мы должны были отвести его в декорации Гобсонс-Корнера. За ушами у нас были такие крохотные чипсы на случай, если Козаару понадобится дать нам какие-то указания, чего практически ни разу не было.

— Не пойму, как он умудрился выстроить целое селение так, что ни одна живая душа ничего не заметила, — буркнул Байрон.

— Полиция была в курсе, — пояснил Никкерсон. — Торговая палата Гобсонс-Корнера тоже. Еще местные власти. Они заверили, что в это время над нашими головами не пролетит ни один самолет и все такое прочее, и обещали держать все в секрете. Так мы и очутились в этом военном лагере — огромной студии на открытом воздухе. Камеры и микрофоны запрятали так, что ничего не видно, да и все беспроволочное — это просто магия какая-то. Будто мы на самой что ни на есть настоящей войне. И проходит не день, не неделя — целых две недели, когда наконец объявляется Джейк.

— И вы все это время торчали там? — спросил Байрон.

— А куда денешься. Мы же профессионалы. Нам нельзя мыться, причесываться, чистить зубы, смотреть телик или говорить что-нибудь такое, что выходит за рамки наших персонажей. Но вот что поразительно — никто не жаловался. Потому что мы уже были не мы. Постепенно мы полностью превратились в свои персонажи. Только персонажами их не назовешь. Это что-то другое. — Физиономия Никкерсона потемнела. — Они часть нас самих. Как бы запрятанные где-то в глубине души. Мы, может, и сами ничего не знали об этой своей части. В общем, я это все говорю к тому, что мне страшно стыдно за то, что я вытворял. Джейк выказал чудеса храбрости.

Храбрости.

Джейк уже и сам не знал, что значит это слово.

В данный момент он, пожалуй, мог бы сказать, что оно ничего не означает.

Это не стратегия. И не тактика. Не оружие и не военная выучка.

В конечном итоге все это не стоит и выеденного яйца.

Все это столь же хрупко, как и мысль.

В конечном итоге ты остаешься один на один с хаосом.

И со смертью.

Если только тебе повезет и все это не окажется бутафорией.

Попрощавшись с Джеймсом Никкерсоном, Джейк поднялся на чердак.

Он достал из заднего кармана джинсов свою зеленую записную книжку.

Но желания писать не было.

Настрой исчез.

Осталась одна немота.

Немота и смущение.

Джейк щелкнул старинной лампой и присел у матросского сундучка. Его охватила глубокая печаль. Возбуждение и ужас киносъемки отвлекли его от мыслей о кепи и мундире. Он забыл спросить о них.

Теперь уже поздно. Гидеон Козаар исчез. Уже пришел чек за «антикварные вещи». Без обратного адреса.

Джейк открыл крышку сундука. В ноздри ударил застоявшийся запах прошлого.

Что?

Там поверх груды одежды лежала синяя форма северян.

И кепи.

И кинжал.

Джейк улыбнулся.

Он сунул руку под тряпье и потянул веревочку тайника.

Там лежала книга. Вся пожелтевшая, ветхая, переплетенная шелковой ниткой.

Джейк аккуратно извлек ее из тайника. Это был скорее альбом, набитый фотографиями, письмами и газетными вырезками.

На мягкой матерчатой обложке можно было нащупать вышитую надпись.