Джо Мино - Сделай погромче

— Может быть, — сказала она, глядя в тетрадь. — Круто, что ты не злишься на него.

— Да уж.

— Ты злишься?

— Не знаю, может быть, буду, потом.

Я сполз с кровати и сел рядом. Я слышал ее дыхание и свое дыхание и весь был какой-то ватный и я попытался сглотнуть, но во рту было сухо и у меня типа вставал и я повернулся и уставился на ее пышную грудь и я видел ее лифчик в цветочек сквозь застегнутую на пуговицы блузку и не знал, следует ли мне попытаться взять ее за руку не спрашивая, и в этот момент ввалилась Джессика, на хрен разрушив блин мой гребаный единственный шанс.

— Что тут происходит, развратники? — спросила она, и, едва войдя, закурила. — Легкий петтинг? Уси-пуси-чмок-чмок?

— Отвали, — сказала Гретхен, вставая и выдергивая у сестры из рук пачку сигарет. Она вытащила одну и глубоко затянулась

— Слушайте, — прошептала Джессика, закрывая дверь. — Окажите-ка мне услугу, маленькие развратники.

— Что? Что еще? — раздраженно спросила Гретхен. — Мы заняты.

— Может кто-нибудь из вас мне коробо́к вымутить?

— Коробок чего?

— Чего? Травы, дурак, — сказала Джессика смеясь и покачивая головой.

— А, ну да, конечно, травы, — сказал я. — Хорошо, не проблема.

— Не проблема? — хрюкнула Гретхен. — И где же ты собираешься достать коробок, мистер задница?

— Не беспокойся, — сказал я. — Я достану.

— Да он блин даже не знает что такое коробок, — сказала Гретхен.

— Правда? — спросила Джессика, нависая надо мной. — Ты что, издеваешься надо мной?

— Я в курсе дела, — сказал я и притворился, что очень увлечен чтением журнала.

— Спасибо. В смысле спасибо нет, лузеры, — сказала Джессика, закрывая дверь и тряся головой. Я повернулся к Гретхен, и она странно посмотрела на меня, как будто я был идиотом, и это не было смешно, и мне это не понравилось, так что я схватил пальто и сказал: «Увидимся, лузеры», хотя она была одна, и я подумал, что лишился на хрен своего шанса.

Потом я ехал в автобусе и как-то очень странно испугался, потому что автобус был совсем пустой, и я стал беспокоиться, будет ли кто-нибудь дома, когда я приду, и мама уже спала, а старший брат ушел, я думал, может, пойти поговорить с сестренкой, но она бы подумала, что я под кайфом или еще чего, так что вместо этого я спустился в подвал и увидел там спящего на диване папу, и ни о чем ни с кем так и не поговорил. Я сел на кровать и подумал, какого черта я делаю, и что я должен делать, и затем в голову мне пришла грандиозная идея:

Я запишу для Гретхен кассету с коллекцией песен. И она втрескается в меня. И вот тогда она в меня втрескается.

Единственным моим другом помимо Гретхен и Ким был парень по имени Род, черный и даже вполне возможно гей, не скажу точно. Зато я точно знал, что у него была самая большая коллекция пластинок из всех и что он свихнулся на музыке. Я познакомился с ним на занятиях по химии в начале года, потому что он сел рядом, и сразу можно было сказать, что он не такой, как остальные черные ребята в школе. Он нервничал, скрещивал руки на груди, и глаза его бегали по комнате. Всегда выглядел как испуганный кролик. Одевался во все белое: белые брюки и белая рубашка на пуговицах, и все время эта белая кофта. И вел себя как белый, черные таких называют «Орео» — знаете, типа черный снаружи, но белый внутри — потому что он ходил на занятия и тусовался со всеми этими белыми заучками, увлекавшимися всякими ролевыми играми типа Dungeons and Dragons, а еще оставался после школы позаниматься в кружке юных ученых. Он был мне типа приятеля, с которым я подвисал после занятий, когда других чуваков не было поблизости. В нем что-то было — наверное, то, что он был еще большим придурком, чем я.

Когда я встретил его впервые, он сел рядом и сказал: «Я люблю гулять один по кладбищу ночью».

— Чего? — спросил я.

— Я привидение. Ты один меня видишь, — прошептал он, страшный, как привидение.

— Круто, — сказал я.

— Ты думаешь, это бред? Что я гуляю ночью по кладбищу? Что я считаю себя призраком? — снова прошептал он призрачным голосом.

— Нет, — сказал я. — Мне кажется, я не прочь с тобой потусоваться.

На следующий день после школы мы пошли к нему домой, и стало понятно, почему он, будучи черным, превратился в белого. У его мамы были длинные, черные, распрямленные волосы, а папа носил очень чистый деловой костюм и галстук, и все они говорили на этом идеальном белом английском, и их вид превращал моего отца в настоящего плебея с вечно грязными руками, который за обеденным столом то и дело употреблял слова типа «урод». В общем, эти люди ужинали ровно в шесть и без всяких ругательств — или микки-маусничанья, как говорил мой папа. У Рода была идеальная семья, и когда он меня им представил, видно было, как у его мамы засветились глаза. Вот значит, ее мальчик подружился с белым. Ничто не сделало бы ее счастливее.