Марианна Грубер - В Замок

К. почувствовал: Фриде грустно, она хочет, чтобы ей наконец позволили вернуться в свою жизнь.

— Уходи с ними, — сказал ей К., — просто уходи. Если ты повернешь назад, все последуют за тобой. Общей дороги у нас с тобой нет. Скажи людям, все в порядке, я хочу просто немного побыть в одиночестве. Возвращайся с ними назад. — Он подошел к Фриде еще ближе. — Забудь все, что я тебе говорил, — быстро прошептал он, — я ничего не говорил. Мне нечего было сказать. А о том, что я сделаю, я говорить не могу.

— Никто не может, Йозеф, вот и эти люди молчат, — Фрида протянула ему руку и улыбнулась бессильной, быстро промелькнувшей улыбкой, и К. снова подумалось, что она не своя — ни здесь, ни где-либо еще, что ей нет места в этой жизни, — хотя она, несомненно, живет, по-своему живет — но так же несомненно и то, что Фрида нереальна. И все стоявшие вокруг люди теперь тоже показались К. нереальными, и домишки, и поднимающийся туман, и солнечное окно в плотных облаках, и Замковая гора, — все было нереальным. Реальным было только молчание. К. молча отвернулся от людей и зашагал по направлению к Замку. Через некоторое время он почувствовал, что следом за ним идут. Он ощутил как бы прикосновение к затылку, но это была не чья-то рука, а дуновение воздуха, словно кто-то, шедший за ним, дышал ему в затылок. К. не обернулся. Ровным широким шагом шел он вперед по дороге, которая то легко поднималась в гору, то сбегала под уклон. Она привела в ложбину, за которой начинался уже настоящий подъем, К. пересек ложбину, ни разу не оглянувшись назад. Но чувство, словно кто-то дышит в затылок, не исчезало, и, дойдя до места, где дорога делала крутой поворот и скрывалась в лесу, он остановился и оглянулся назад. Деревенские растянулись длинной процессией, людей, казалось, стало еще больше. К. прислонился к обломкам изгороди, которая когда-то, наверное, окружала конский выгон, и ждал. Деревни отсюда не было видно, Замок тоже был скрыт от глаз. Луг, с трех сторон окруженный лесом, а с четвертой ограниченный склоном горы, был похож на остров. Ничего не зная об этой стране, легко было вообразить, что находишься в диком краю, где еще, быть может, доживают свой век люди, оставшиеся от прежнего населения, — об этом догадываешься, хотя никого не видишь. Возможно, на опушке леса, там, где сейчас лежала груда камней, когда-то давно был фундамент жилого дома, а на месте руин чуть поодаль находился колодец, но уже не было ни дома, ни колодца, сгинули и животные, которые когда-то паслись на лугу.

Время, видимо, близилось к полудню, но определить час дня по свету было невозможно. Небо снова заволокло облачной мглой, с горы налетал резкий порывистый ветер, дышавший холодом.

Деревенские, шедшие впереди остальных, догнали К. и остановились чуть поодаль. Подходили все новые и новые люди. Один за другим спускались по склону, их становилось все больше. Пришли все: крестьяне, хозяева постоялого двора и гостиницы, Учитель, Кузнец. Не было только Варнавы, и еще Старосты деревенской общины и Учительницы, — так, во всяком случае, показалось К. Но он ошибся — в эту минуту подкатила подвода, а в ней на ложе из снопов соломы возлежал Староста, с ног до головы укутанный в одеяла, рядом сидела жена, с другой стороны — Учительница. Женщины поддерживали старика, оберегая от тряски на рытвинах дороги. Устало махнув рукой, вернее, чуть-чуть пошевелив пальцами, и издав стон, который был слышен даже издали, Староста велел остановить лошадей и попытался сесть. Он протянул вперед руки, жена и Учительница схватились, начали тащить, и он, кряхтя и беспрерывно охая, выпрямился и разогнул спину, тут под плечи ему подсунули еще сноп соломы, и он наконец смог увидеть стоявших вокруг людей. Вид Старосты поистине вызывал сострадание. Все в этом старике выражало муку, острую боль, вытеснившую абсолютно все, кроме свирепой хватки этой боли, перечеркнувшей весь окружающий мир. Без сомнения, Староста ничего не видел: ни людей, ни местности вокруг, ни гор, ни равнины. Казалось, он ощущал только одно — боль измученного тела.

В страдании, от которого он изнемогал, не было никакого смысла. Но он все-таки приехал, чтобы, — от этой мысли К. ожгло как огнем, — чтобы проститься. Если бы Фрида сейчас взяла его за руку, чтобы увести, он ушел бы, ушел с нею и со всеми этими людьми, спустился в Деревню, в тесные дома с убого обставленными комнатами, и затем пошел бы дальше, той дорогой, которая уведет прочь отсюда, навстречу новому прощанию и выведет на другие дороги, но главное — прочь отсюда, с этой дороги, и навстречу Еще-не-бывшему, которое однажды бесповоротно сольется с Сейчас, приведет в некое место, некий угол, отвергший свое старое имя и зовущийся «Нигде».