Марианна Грубер: В Замок

— Конечно. — Хозяйка смутилась и замолчала, но ненадолго. — Выходит, К. и... ну, ту, что стоит вон там, тоже не желает вспомнить? — Она указала на молодую женщину, которая все это время находилась поблизости, держась, однако, в стороне от остальных.

— Впервые вижу эту женщину, — заверил К.

— Так он, значит, отрекается и от своей возлюбленной, от Фриды! А ведь она всегда относилась к нему только по-хорошему, да еще отказалась из-за него от выгодного места и порвала с Кламмом, и всегда-то она все терпеливо сносила, пока в конце концов уже не смогла больше терпеть капризы К.

Услышав имя Кламма, К. вздрогнул как от удара. Он схватился за голову, его вдруг бросило в жар. О Кламме, этом жутком образе его ночных кошмаров, никто не мог знать. Никто не мог знать, что по ночам он становился одержимым из-за Кламма, и все-таки Хозяйка произнесла его имя.

— Кламм, — сказал он. — Какое мне дело до Кламма?

Снова воцарилась тишина.

— Он и в самом деле отважился на страшную вещь, он отрекается от Кламма, — нарушил молчание Учитель. — От Кламма, которого подстерегал с невероятным упорством, которого чуть ли не преследовал, кстати, не в последнюю очередь именно из-за Фриды. Итак, нам следует задаться вопросом, что же нужно этому господину? Уж конечно, не дорогу в Замок он ищет, он хочет лишь одного — причинить вред Деревне и погубить ее жителей. Из-за этого святотатца нас всех привлекут к ответственности. И не без основания, скажу я, — добавил Учитель. — Осмелюсь заявить, за дело.

К. видел его как бы с огромного расстояния. Пленник Деревни или пленник Замка? — подумал он и перевел взгляд на Фриду, которая, как и раньше, стояла поодаль, но слушала все, о чем говорили, с большим вниманием. Она стояла вполоборота, чуть наклонив голову, с напряженным выражением в глазах.

Неужели он и правда умудрился довести дело до помолвки и мечтал о самой что ни на есть заурядной семейной жизни, даже, может быть, хотел обзавестись детьми? Словно в кинематографе, мимо проносились картинки — вот дети карабкаются к нему на колени, хнычут, смеются; говорят, дети своим появлением на свет способны исцелить от недуга, что зовется жизнью, ибо благодаря детям поневоле начинаешь любить этот недуг. И что же, все — с этой Фридой? Он пристально вглядывался в ее лицо и не отводил глаз, пока она, словно завороженная, пройдя сквозь круг деревенских, не подошла к К.

— Что? В чем дело? — тонким, еле слышным голосом спросила она, опустив глаза.

— Дело в проигрыше, — сказал К. Теперь она посмотрела прямо ему в лицо, недоверчиво, как ему показалось, с выражением детского отчаяния.

— Но... — она вдруг умолкла.

Вместо нее заговорил Учитель:

— Простите, уважаемый, но это же абсурд. Причины очевидны. С одной стороны, немыслимые претензии на то, чтобы вас приняли в Замке, с другой стороны — ваши рассуждения о проигрыше, который вам, разумеется, гарантирован.

К. по-прежнему не сводил глаз с Фриды. Какая она маленькая, какая хрупкая...

— Но что же еще нам остается? — сказал он, обращаясь не столько к окружающим, сколько к себе. — Только одно: в том, чего достиг, видеть свой проигрыш. Нет, лучше сказать: проигрыш считать достижением.

— Вот-вот, я же говорю — полнейший абсурд. Это же абсолютная бессмыслица, — сказал Учитель.

— Но, если стремишься к проигрышу, то стремление к нему, наверное, перечеркивает сам проигрыш, — заметил К. — Если цель достигнута, значит, обретен смысл.

— А вот этого не говорите, — возразил Учитель. — Бессмысленно стремление к чему-то, что, так сказать, само по себе гарантировано. Не бывает чего-то одновременно и абсурдного и не абсурдного.

К. ничего не ответил. Деревенские, сбитые с толку, притихли и молчали, только Фрида волновалась все больше.

— Конечно, каждый сам должен решать, как подходить к какому-то вопросу, — с позиций логики или с позиций абсурда, — продолжал Учитель после паузы. — Тут Замок предоставляет полную свободу, — пояснил он, — но К. убивает надежду, и с этим мириться нельзя. Ведь в конце концов все мы надеемся, более того, мы живем надеждой, каждый на свой лад. Так, например, Деревня надеется, что К. наконец образумится, далее, крестьяне надеются на то, что соберут хороший урожай, что дождь и вёдро будут чередоваться наиболее благоприятным образом, служанки надеются, что господа останутся ими довольны, а господа — что каждый будет исполнять свой долг. А разве сам К. ни на что не надеется? И разве надежда не спасает от абсурда, уничтожая его? Впрочем, в случае с К. этого не происходит, поскольку сама его надежда абсурдна, а не только то объяснение, которое К. сию минуту дал.