Александр Лапин - НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Иван нашел компанию и на отделении. Поэтому через пару месяцев выяснилось, что он ни к какой самостоятельной жизни не приспособлен. А посему его вернули домой. Где он благополучно прибавил семейство.

Сейчас он находился на «плодово-выгодной» стадии, но уже был готов перейти в разряд «самогонов».

– Ладно, батя, – наконец сказал Шурка. – Я пойду, пожалуй. Мне сегодня на вечеринку. Валерка Литке собирает тех, кто приехал. Посидим…

Он отправился по вечерней улице в надежде, что туда же придет и Галинка. Дело в том, что она еще до сих пор не приехала из города. И он ждал ее с часу на час.

Немцы – народ основательный. Работящий. Дома построили огромные. Так что их улица внушала каждому въезжавшему в Жемчужное определенное почтение. Аккуратные заборчики, палисаднички, деревца под окнами, лавочки. Все чистенько. Дворы забетонированы. Ворота крепкие. Дубравин шел возле такого Валеркиного дома, когда столкнулся с подходившим одноклассником Колькой Рябухой. Тот давно и благополучно забыл все свои юные мечтания о сельхозтехникуме. Остался в поселке. Работал на тракторе. Хорошо кушал. Хорошо какал. Раздобрел поперек себя шире. Так что в первую секунду Шурка его даже не узнал. А когда узнал, страшно обрадовался:

– Колька, ты?!

– Я!

Они обнялись. И Дубравин почувствовал запах табака, дешевого вина и новой кожанки, в которую Колька обрядился по случаю праздника. Поговорили по дороге:

– Ты как?

– Да ништяк! Женился в позапрошлом году.

– На ком?

– На Женьке Мухиной. Уже дочка у нас. Вот такая! – Колька развел ладони, показывая, какого размера у них девочка. – А ты как?

– Учусь в университете!

– О, молоток. Я, может, тоже, вот дочка подрастет, пойду учиться.

– Ну-ну, я помню, после школы ты собирался в техникум.

– Ай! – скривил губы под усиками Колька. – Че техникум. Деревня.

А Шурке почему-то было даже завидно. Вот человек. Уже определился в жизни. Ничего по-настоящему ему не надо. А он, Дубравин, все еще чего-то суетится. Чего-то хочет.

Хозяин, Валерка Литке, белобрысый, тонкий, звонкий и прозрачный, встретил их как дорогих гостей. Стол накрыт скатертью. А на столе – огурчики, хрустящая квашеная капустка, мясо жареное шкварчит на сковородке. (Видать, кабанчика завалили.) Картоха толченая дымится в гигантской кастрюляке. Одно слово, лучшая рыба – мясо-колбаса. Жратвы, короче, завались. И выпивки тоже.

Начали собираться. Пришел могучий, черноволосый, похожий на индейца Коська Шарф, а вместе с ним конопатый Комарик – Толик Сасин, без которого ни одна пьянка в деревне уже не могла состояться. Пришел еще более рыхлый и расползающийся в талии Вовка Лумпик, из-за которого в свое время Дубравин и пострадал. Заика Леля принес с собой гитару. Все такой же тощий, жилистый, с голодным блеском в глазах прибыл Шурка Островков, с которым Дубравин дружил в детстве. Были еще ребята-корейцы. Дубравин их не знал. А также младший брат Амантая. Все люди разные. С бору по сосенке.

Девчонки – особая стать. Белобрысая, тоненькая Женька – Валеркина сеструха. Русская зеленоглазая красавица Валюшка Сибирятко уже с мужем. Вышла замуж за Витьку Лисиченко – местного тракториста по прозвищу Лисик. Зинка Косорукова – огромная, толстая, добрая – учится на учительницу. Последней явилась Людка Крылова. Шурку аж в жар бросило, когда увидел ее. До чего хороша дивчина! Села рядом с ним.

А Галки не было.

Ну и гульнули соответственно. Тут, среди своих, Дубравин расслабился. Знал, в родной деревне опасаться нечего. Был в ударе. Произносил тосты, рассказывал анекдоты, шутил, смеялся. Со всеми чокался. И пил на брудершафт.

Вспомнили ребят, былые подвиги, походы, соревнования. От радости не рассчитал он свои силы. Перепил, сердечный, водочки белоголовой.

А дальше как в тумане. И будто не с ним. Там помню, а здесь нет.

Помнит горячечный шепот Крыловой:

– Саша! Саша! Не надо. Мне еще замуж выходить!

А потом тащила с него рубашку. Впивалась ногтями в спину и рвала кожу. А он целовал ее грудь… И плыл, плыл. Качал и качал. Мокрый, как мышь, он чувствовал, как она хватала и кусала его. И стонала, сладко стонала под ним.

А сердце у него билось уже где-то в горле. В макушке головы. А потом куда-то провалилось. Глубоко-глубоко. И уснул он на мокрой от пота подушке тяжелым пьяным сном.

Проснулся среди ночи. Людки уже нет. Остался на топчане только сладкий-сладкий аромат ее тела и духов. Встал. Пошел искать воду. И долго-долго пил из-под крана. А возбуждение все не спадало. И он снова в своем воображении раз за разом входил в нее. И плыл, плыл в каком-то тумане через время и расстояние…