А они с Настей перекрестились и принялись разгребать руками свежую землю.
Очень быстро они перемазались в жирном черном глиноземе так, что каждая стала большим земляным комом, из которого торчали и что-то делали руки. Земля была везде — за пазухой, в карманах одежды, во рту и ушах. Они стали частью этой земли, как и те, кого они откапывали. Вспомнилось простое: из земли вышли — в землю уйдем.
Расстрелянных накануне засыпали лениво или собирались к этим добавить новых, но они с Настей догреблись до побитых людей скоро. Первой откопали женщину, молодую и легкую, в облепившем мертвое тело ситцевом платье и суконной жакетке сверху. Они оттащили ее в сторону и стали рыть рядом. Мужчина, на тело которого они наткнулись руками, был крупный, тяжелый, и когда его удалось откопать, стоило большого труда вдвоем хотя бы перевернуть, чтобы посмотреть в лицо. Тела уже начали деревенеть и были непослушными, особенно руки. Словно убиенные протестовали и против самой смерти, и против того, что их сейчас тревожат.
Лицо мужчины тоже было незнакомым. Впрочем, гримаса боли и страха настолько сильно исказила и это человеческое лицо, что вряд ли можно было в нем узнать кого-то из знакомых. Признать можно было только по одежде. Они откопали еще двоих, повернули к зыбкому утреннему свету, но ни их лица, ни простая крестьянская одежда не были им знакомы. Лишь пятый заставил ее сердце оборваться куда-то далеко вниз груди — на этом несчастном была такая же фуфайка, какую она бросила в телегу Федору, когда его увозили. Стеганая старая фуфайка, застегнутая на все пуговицы, словно человек надеялся с ее помощью уберечься от пуль. Или ему перед расстрелом было очень холодно. Они долго выгребали этого молодого еще мужчину из холодной черной земли, обступившей его со всех сторон, подняли, надрываясь, на край ямы и очистили голову. Она вглядывалась в черты упокоившегося и не могла однозначно сказать, что да, это Федор, или нет, это не он. Было холодно ей самой, было жутко, и она плохо соображала. Настя отмалчивалась и только после долгой паузы, которая показалась пыткой, сказала: «Не, и гэто не твой».
Светало, стала видна росная трава под деревьями и слышен шум ветвей. Какая-то сумасшедшая пичуга над их головами радостно защебетала новому дню, и в настроении женщин что-то переменилось. Они поняли птичий лепет как знак свыше, поверили, что на этот раз беда минула, Федора нет среди несчастных. Копать дальше уже не оставалось никаких сил, да и стало опасно — могли увидеть. Если донесут, неминуемо лежать им здесь самим.
Они еще раз всмотрелись в лица тех, кого смогли с таким трудом откопать. Потом вернули на место упокоения, присыпали землей, стали на колени на краю братской могилы и помолились, чтобы Всевышний принял души убиенных и спас живущих, спас от этой участи тех, кого хотелось видеть живыми. Настя подтолкнула подружку, они поднялись и, поминутно оборачиваясь, ушли от этого страшного места. Опять обошли Красное и Весею стороной, вышли на берег Весейки. В чем были, в том и вошли в ее стылые воды и омылись, сняли с себя тлен и липкую грязь.
А через несколько дней к ней опять приехал милиционер по фамилии Шилович и сказал, что если Федор появится дома, чтобы она прислала кого- нибудь из старших детей в сельсовет. Потому что он враг народа и его все равно найдут, и ему же будет хуже. Из этого она сделала вывод, что Федора тогда в самом деле не расстреляли в лесу за Красным, его не было в той братской могиле, что он сбежал каким-то чудом и теперь обретается неизвестно где. И она стала его ждать.
И прождала совсем недолго — одну бабью жизнь.
Потусторонность (продолжение)
Летом, в разгар покоса, когда деревни пустовали — все были на лугах, остановилась на окраине хуторка, у дома ее старшего сына, чужая повозка. Из нее вылезла молодица с ребенком на руках, а усатый ее спутник остался сидеть на передке. Алексей случился дома один, привез возок сена и ходил по двору, прикидывая, куда его лучше приладить.
Стирая пот со лба и выбирая из-за ворота рубахи уцепистую травяную мелочь, он пустил молодицу в дом, дал попить ей и ребенку и удивился, когда гостья вдруг замахала руками:
— Ай, хозяин, что это? Почему у тебя в доме змея? Посмотри, у тебя из-за ведра змея ползет. И из сундука тоже. Ну-ка, открой его, не бойся, я ничего себе не возьму, мне ничего не надо. Посмотри, посмотри, одни змеи. Ничего другого, только змеи. Ползают и шипят, ты слышишь, как они шипят? Ты слышишь, хозяин? Такой молодой, а уже хозяин. Почему у тебя в сундуке одни змеи, золотой?
Читать дальше