Карло Гадда - Рассказы

Полицейский роман «Такая грязная катавасища на виа Мерулана» имел оглушительный успех у публики и критики. Изложенная на бумаге фабула романа займет едва страницу текста; подавляющую часть этого детектива составляют «уходы» от сюжетной линии в виде едко сатирических эссе на самые разные темы, а то и просто забавных бытовых зарисовок. Автор часто меняет стиль повествования, которое начинается с неторопливого, в духе Мандзони, представления персонажей и статистов и описания атмосферы и места действия романа с постепенным нагнетанием напряжения, не ослабевающего до самого финала, когда история обрывается несколько неожиданно для неискушенного читателя.

В течение следующих нескольких лет вышли все, или почти все, произведения Гадды, включая старые вещи, часто коренным образом переработанные или дополненные, — литературные откровения, которые трудно втиснуть в жанровые рамки романа, рассказа или эссе. Издатели были готовы публиковать все, когда-либо вышедшее из-под пера Гадды, вплоть до собрания многочисленных долговых расписок или любовных записок, в общем-то несуществующих по причине пожизненного одиночества их автора. Успех повторных публикаций не заставил себя ждать, и Гадда был признан крупнейшим мастером прозы XX века даже самыми неистовыми сторонниками авангарда. Созданная писателями-новаторами «Группа-63», по словам входившего в нее Умберто Эко, не случайно выбрала своим «верховным божеством» не кого-то из дадаистов или футуристов, а именно Гадду.

А вот что говорит о литературном творчестве сам Гадда: «Мои естественные стремления, мое детство и мечты, мои надежды и разочарования принадлежали или еще принадлежат романтику, но романтику, которому досталось-таки на орехи от судьбы, то есть от реальности. Очевидно, что я требовал и требую от романа, от драмы и даже от хроники или „воспоминаний“ того максимума очаровательной таинственности или пристрастного описания обычаев и душ, который только и может помочь мне упорно продвигаться в чтении вперед. <���…> Если вы скажете мне, что автоматная очередь — это реальность, хорошо, соглашусь, но я требую от романа, чтобы за этими двумястами граммами свинца было трагическое напряжение, работающая последовательность, тайна, рациональность или иррациональность факта… Сам по себе факт, сам по себе объект — это не что иное, как мертвое тело реальности, фекальный осадок истории…» [1] Из эссе К. Э. Гадды «Одно суждение о неореализме» (в книге I viaggi la morte. — Milano: Garzanti Libri, 2001).

Альберто Моравиа тоже оставил нам свою оценку творчества К. Э. Гадды: «…Он был писателем с острым, хоть и тревожным чувством комедийного. Очень редкое качество. <���…> Хочу сказать одну вещь: хороших серьезных романов насчитываются сотни. Хорошие комичные романы можно пересчитать по пальцам. Это значит, что писать комические вещи очень трудно. А Гадда комичен везде. Даже в такой жестокой книге, как ‘Познание страдания’. Кроме того, у него большие писательские способности. По-моему, единственный недостаток Гадды — это то, что он часто уходит от темы. А может, это и не недостаток. Достаточно вспомнить постоянные ‘уходы’ Лоренса Стерна в его ‘Жизни и мнениях Тристрама Шенди, джентльмена’» [2] A Moravia, A Elkann. Vita di Moravia — Milano: Bompiani, 2000. .

Карло Эмилио Гадда умер в 1973 году. Он погребен на Некатолическом кладбище (Cimitero acattolico) Вечного города. В его рассказе «Путешествия Гулливера, то бишь Гаддуса» имеется набросок для собственной эпитафии:

Благосклонному взгляду читателя предлагаются несколько рассказов из раннего («Несовершенные этюды» и «Маневры полевой артиллерии» из сборника «Мадонна философов», 1931) и среднего («Пожар на виа Кеплер» из сборника «Рассудительные соития», 1940) периода творчества Гадды.

Геннадий Федоров

Неописуемый зеленщик прервал свои вопли и посмотрел на меня заспанными глазами: встал он рано, как водится.

Что мне полагалось учесть.

В губах потухшая сигарета, висящая в уголке рта в положении, называемом бовизанским [3] Бовизанский — от названия рабочего (теперь студенческого) квартала Милана Бовиза («bove» — «бык»), когда-то это место было пастбищем. (Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, — прим. перев.) , которое мне очень по душе, над узким лбом — прядь крепких густых волос. На шее завязанный узлом платок, обнаженные загорелые предплечья, выцветшая красная майка, под которой выделялся рельефный торс.