Аугусто Бастос - Сын человеческий

Капитан Мареко не танцевал, что весьма озадачивало и молодых и старых. Ведь он был совсем зеленым юнцом, которому только чин и положение придавали внешнюю солидность. Все видели, что капитанишка был дошлым малым и умел при случае компенсировать свою молодость обычными средствами: надменными взглядами и сознанием собственного превосходства. С видом завзятого повесы он милостиво взирал на всех девиц вообще, не останавливая выбора ни на одной из них. Капитана то и дело потчевали вином, и он все пил и пил, однако никто не мог упрекнуть командира эскадрона в том, что он не умеет вести себя в обществе.

Шум голосов заглушал музыку. Играл маленький оркестр — скрипка, арфа и три гитары. Музыканты восседали на сколоченных на скорую руку подмостках и без роздыха наяривали одну польку за другой. Арфист казался слепым. Он был оживленней других и даже в перерывах наигрывал какие-то мелодии, прижимая к арфе голову, будто вдобавок был еще и глухим.

В патио толклись зеваки и всякая мелкая сошка, прибежавшая поглазеть на праздник из любопытства; больше всего им хотелось как следует разглядеть офицеров доблестной кавалерии. Тут же плясало не меньше сотни солдат, которые на время избавились от непременных своих спутниц — кривых сабель в ножнах. На галерее, в зыбкой полутьме, подкрашенной красным светом китайских фонариков, солдаты танцевали, тесно прижавшись к босоногим женщинам. Облака пыли, поднимаясь с земляного пола, обволакивали пары, липли к обросшим щетиной или гладко выбритым лицам мужчин и к непроницаемым лицам женщин, которые сонно двигались, словно танцевали в объятиях самой смерти где-нибудь на поле сражения.

Музыка тут была едва слышна. Она скупо пробивалась из зала, и солдаты танцевали под собственное «тру-ля-ля», попадая в такт каким-то внутренним музыкальным чутьем. Руки их лежали на женских талиях, а подчас скользили по бедрам партнерш, и в мутных глазах вспыхивали огоньки вожделения. Здесь особенно был ощутим тяжелый запах военного лагеря, исходивший от этих потных мужчин, затянутых в мундиры.

И тогда-то дон Бруно Менорет, не без удовольствия глазевший на бал, который он окрестил «солдатским карнавалом», неожиданно узнал — а может, ему просто померещилось — в слабом мерцании разноцветных фонариков очень знакомое лицо, единственное, какое он никак не предполагал здесь встретить. Дон Бруно Менорет подошел ближе и, к своему изумлению, воочию убедился, что перед ним не кто иной, как его шофер, отплясывающий с могильщицей в окружении босоногих крестьян в надвинутых на глаза сомбреро, будто они стыдливо прятались от чужих взглядов.

Каталонец отошел от танцующих и побрел, шатаясь из стороны в сторону, словно ему разом ударили в голову винные пары, чем нисколько не удивил всех своих знакомых. Некоторым даже почудилось, что он бормотал себе под нос: «Спятил… Совсем спятил!» Дело, очевидно, уже шло к полуночи, потому что в перерыве между танцами священник поднялся с места и попрощался с главным виновником торжества:

— Чудесный праздник, чудесный. Но мне завтра с утра надо служить мессу.

— Конечно. Благодарю вас, что пришли, — сказал капитан.

— Буду молить господа нашего, чтобы свершились все ваши желания, — ответил священник, сердечно пожав капитану руку. — Да осенит вас благодать божья.

— Большое спасибо, отец, — поблагодарил капитан и отдал честь.

Священник вышел из зала, а за ним смиренно просеменили монашки, которые все это время сидели в углу и перемывали косточки гостям. Они столкнулись с доном Бруно. Тот шел с растерянным видом, разыскивая Мареко. Он налетал на всех, кто попадался ему на дороге, и наконец добрался до капитана, взял его за руку и отвел в сторону. На его лице застыло таинственное и вместе с тем испуганное выражение, что, разумеется, не укрылось от глаз торговцев и чиновников.

— Послушайте, капитан… Я знаю, где этот человек, — выпалил он.

— Какой человек? — Налитые кровью глаза капитана вперились в дона Бруно, словно пытались хорошенько разглядеть зыбко очерченную тень.

— Этот Кристобаль Хара… мой шофер. Человек, которого вы разыскиваете.

— Где он?

Каталонец вдруг потупился, уставясь тусклым взглядом в пол, как будто перед ним неожиданно разверзлась зияющая пропасть. Никто — в том числе и сам дон Бруно — не мог бы сказать, действительно ли он решился выдать Кристобаля Хару или, напротив, придумал эту байку, чтобы выслужиться перед начальством, доказать свою невиновность выдумкой невероятной и бессмысленной, столь же невероятной и бессмысленной, как и само появление безоружного Кристобаля среди своих заклятых врагов, пришедшего, очевидно, только для того, чтобы бросить им вызов, продемонстрировав свою отчаянную, поистине сверхчеловеческую храбрость.