Аугусто Бастос - Сын человеческий

— А зачем мы их убиваем? Они такие же бедняки, как и мы с тобой…

— Нет, теперь мы побогаче, — перебил его Лучи, — нам в армии по лошади выдали…

Хуанде долго смотрел в сверкающую знойную даль, не зная, на чем бы остановить свой усталый взгляд.

Товарный вагон был до отказа набит арестантами; раздвижные двери, на которых висело несколько замков, опечатаны пломбой. В пыльном полумраке, наполненном лязгом бегущих колес, лица заключенных казались смутными пятнами. Большинство арестантов лежали на дощатом полу и, тяжело дыша, пытались заснуть. Кое-кто сидел, сгорбившись и притулясь к обитым железом стенкам этой тесной, громыхающей на колесах камеры, которая увозила их неведомо куда. Стоило кому-нибудь пошевелиться, как глухое звяканье цепей, которые связывали узников попарно, сливалось со скрежетом буферов. Кандалы были заклепаны кусочками рельсов. Эти грубые ножные кандалы изготовили при помощи автогенной сварки в железнодорожной ремонтной мастерской, поэтому висячие замки и пломбы на вагонах были явно излишни; они, по-видимому, преследовали единственную цель: изолировать мятежников от внешнего мира.

Вот уже много часов люди не ели и не пили. Вчера вечером их, скованных попарно, замуровали в этот вагон. Пока в мастерской прямо на лодыжках заклепывали кандалы под надзором самого Мареко, конвоиры поили заключенных из пропитанной машинным маслом бадьи, где держали воду для охлаждения металла. Попадая на кандалы, вода яростно шипела, и брызги летели во все стороны. Эта процедура длилась целый вечер. С тех пор арестанты жевали только мякиш бессильной ярости, смоченный слюной, которой становилось во рту все меньше и меньше.

Затхлый воздух вагона-камеры, пропитанный запахом мочи и пота, становился все зловоннее и еще сильнее разжигал жажду. От удушливой пыли, непрерывно просачивавшейся в вагон, саднило и першило в горле, сохло во рту. Люди то и дело кашляли; казалось, вагон был набит астматиками и чахоточными. Раненые тихо стонали и уже не столько думали о своих страданиях, сколько мечтали отдышаться.

Когда состав прибыл в Эскобар — следующую станцию после Сапукая, — заключенные поняли, что их вагон был прицеплен к хвосту пассажирского поезда.

Во время недолгой стоянки узники слушали, как шумят на платформе какие-то люди и как в эту разноголосицу вплетаются крики торговок алохой. Арестантам казалось, что звуки эти летят к ним из невероятной дали. Пробравшиеся сквозь дверные пазы струйки пыли покраснели. Очевидно, уже вечерело.

Среди плотно прижатых друг к другу фигур выделялась одна— человек лежал на спине в самом углу и внимательней других вглядывался в щели деревянной стенки вагона. Бородатое лицо подбородком упиралось в грудь. Глаза арестанта не выражали ни страха, ни отрешенности, ни тем более той цепкой и бессильной тоски, которая так свойственна отчаявшимся узникам, не ведающим своей судьбы. В них застыла спокойная, даже жестокая ирония, словно он глядел со стороны и на себя, и на попавших в беду товарищей. Судя по широкой груди, это был мужчина высокий и грузный. Простреленную ногу в обмотках он закинул на здоровую. Рядом лежал маленький квадратный толстяк, его приятель, закованный с ним в паре, и неторопливо растирал опухшую от кандалов лодыжку.

— Хотел бы я знать, куда нас везут, — неожиданно сказал он, но его слова потонули в грохоте колес.

Бородач сосредоточенно смотрел в дыру на месте оторвавшейся пломбы. Через некоторое время, когда, казалось, вопрос уже был забыт, коротышка повернулся и снова спросил:

— Как по-твоему, Сильвестре?

— Не знаю, — отозвался тот, не глядя на своего товарища. — Я тебе уже говорил, Полметра, наберись терпения. Подождем — там видно будет.

— Не иначе как в Парагуари нас высадят. Там, кажется, при казармах неплохая тюрьма.

— Нас бы пешком туда отправили — от Сапукая до Парагуари десять лиг, не больше. Зачем им было нас заковывать? — сказал Сильвестре, вытягивая здоровую ногу и звеня цепями.

— Дай бог, чтоб высадили в Парагуари.

— Сдалось тебе это Парагуари! На праздник, что ли, собрался? Чем дольше будем ехать, тем лучше. В конце концов билеты бесплатные.

— Уж больно пить хочется.

— В Парагуари тебя пивом не угостят.

— Я о твоей ноге беспокоюсь.

— А ты о моем здоровье не волнуйся.

Толстяк по прозвищу Полметра замолчал и скрестил руки на груди. Слегка приоткрыв рот, он изо всех сил старался собрать языком слюну.