Ирина Волчок - Чужая невеста

Алексей сидел за вкопанным в землю столом, уткнувшись лбом в некрашеную шершавую столешницу, закрыв голову руками — как под бомбежкой. Тетя Надя долго молчала, вздыхала, покашливала, потом протянула руку и непривычно робко коснулась его головы:

— Ну, чего ты, а? Ладно уж, все прошло, зря я тебе, наверное…

Алексей поднял голову, минуту смотрел на нее невидящим взглядом, потом сказал спокойно и даже отрешенно как-то:

— Я их убью.

Тетя Надя положила свои теплые ладони на его каменно сжатые на столе кулаки и криво усмехнулась:

— Нет, Лешик. Опоздал. Этот-то, папин выродок, после того и года не прожил. Сам подох, да и подох-то как, тьфу, прости, господи… Собственной блевотиной по пьяни захлебнулся. А второго еще через год в зоне пришибли.

— Мало им, — все также спокойно сказал Алексей. — У падали еще родня осталась. Кто у этой… блевотины отец?

Тетя Надя встала, перегнулась через стол и сильно похлопала Алексея ладонями по щекам. Села, посмотрела в его возвращающиеся к жизни глаза и сухо сказала:

— Я тебе зачем все это говорила? Я тебе все это говорила, чтобы ты о Ксюшке думал. А ты о чем думаешь?

— Ксюшка… О, господи… — Алексей закрыл ладонями лицо и передернул плечами, как от озноба. — Как же она пережила все это?

— Да не пережила она еще, вот в чем беда, — с досадой сказала тетя Надя. — О чем я тебе и толкую. Тогда-то совсем плохо было, так плохо, что девку даже лечить хотели… Ну, у этих, у психических… Она в школу перестала ходить, на улицу совсем не выходила, да и дома ничего не делала — сидела просто так или лежала. Даже книжек не читала и телевизор не смотрела. Ну, дед с бабкой — отцовы, не материны — к себе ее забрали, в деревню, они где-то под Курском живут. Там она потихоньку оживела, может, к матери и вернулась бы потом, да мать через год опять замуж вышла. Ксюшка и не захотела возвращаться. Школу в деревне закончила. Бабка у нее в той школе раньше учительствовала, так договорилась, чтобы экзамены сразу, чтобы тот год, что Ксюшка пропустила, не пропал. Как это называется? Экстер… Ну, ты знаешь. Ей разрешили, она во всех классах отличницей была. А потом в Москву поехала и сразу на журналистику поступила. С тех пор все в Москве. Училась, работала. Не хочет она у своих стариков деньги брать, а с матерью они что-то не очень дружатся. Теперь она к матери не вернется, наверное. А работала, чтобы на дом деду с бабкой заработать, вот глупенькая… С работами тоже не все слава богу. В Маркушином банке — это у нее пятое место. На всех прежних, бывало, чуть только попривыкнет — какой-нибудь кобель непременно приматываться начнет. А она этого на нюх не переносит, знамо дело, в детстве уже напуганная. Поверишь, с ножом ходила! Вот ведь беда… У Марка в банке тоже один сучок полез, так она его стулом чуть не пришибла. Шуму было!.. Ксюшка опять уходить собралась, да Марк добился, чтоб того поганца уволили. Ксюшка и осталась. Маркуша — первый начальник, который к ней без рук… — Тетя Надя замолчала с открытым ртом, тараща глаза от внезапного озарения. — Слушай! А ведь и правда! Вот тебе и почему она замуж за него собралась… Она же, дуреха, решила, что раз этот манекен ее за коленки не хватает, значит — приличный человек. Да еще и заступился за нее, этого… стулом травмированного выгнал. Вот какое дело, я думаю. Она его не боится.

— Как же, не боится! — фыркнул Алексей. — Она вон только думала, что Марк на обед заявится, и то уже сама не своя. Как замороженная.

— Да нет, Лешик, тут дело другое. Вообще-то она всегда такая. Как замороженная. Сама своя она только со стариками своими да со мной вот еще. Да со зверьем всяким. А при чужих — как неживая. Как какой-нибудь компьютер ихний.

— А при Марке? — напряженно спросил Алексей.

— И того хуже… — Тетя Надя раздраженно передернула плечами. — При Марке она вообще как выключенный компьютер.

— А при мне? — Алексей сам удивился, услышав свой сдавленный голос.

Тетя Надя помолчала, пожевала губами, с непонятной печалью глядя на него, и нехотя ответила:

— Тебя Ксюшка за чужого не держит. Я даже удивляюсь… Я тебе про нее к чему рассказала-то? Ты, Лешик, хороший, я знаю. Ты нарочно никого не обидишь. Но ведь мужик — он и есть мужик. Мужик такого иногда наворочает! И не со зла, и не сглупа, а с того только, что мужик. Ты не сердись, Лешик, но я-то вижу, как…

— Эй, двоечники, прогульщики, сачки и халявщики! — донесся с веранды жизнерадостный Ксюшкин голос. — Всех уволю без права переписки! Бульон почти выкипел. Буксир стащил со стола колбасу, цыплята доедают печенье. Теть Надь! Я ванну сполоснула, вам погорячей наливать?