Николай Байтов - Думай, что говоришь

Тогда отец взглянул на меня быстро, вопросительно, и я кивнула ему, и тогда он сказал:

— Гм… Ну, я думаю, у Леночки есть что нам сказать по поводу этого грустного события, которое всех нас — почти весь наш род, если можно так выразиться, — собрало сегодня вместе…

— Да, я скажу… — начала я — и не узнала своего голоса: он хрипел, таял и куда-то проваливался. И я нахмурилась и сказала: — Ира, выведи, пожалуйста, детей… Да, и Виталика прихвати… Нет, Таня, ты останься…

И тогда стало ясно, что сейчас будет запрещено высокое слово (чего не случалось больше двадцати лет: со времени похорон Емельяна; даже на похоронах Александра Григорьевича никто из родственников-варваров не покидал комнаты). И Геннадий Алексеевич сказал, поднимаясь:

— Ну, я пойду пока покурю…Пойдём, Светлана Николавна, составишь мне компанию.

И они вышли. И тогда я, не вставая и не поднимая глаз (и все остальные тоже глядели как будто прямо в свои миски с киселём — то ли смущённо, то ли с каким-то страхом), начала произносить эту древнюю странную формулу (а Антон не говорил мне её, потому что он понял, что я уже знаю её от прадеда):

{— —}

Он поиграл на фисгармонии пятнадцать минут, потом сказал:

— Леночка, я устал. Помоги мне дойти до той… до этой… лежать…

Я повела его, он еле передвигал ноги.

— Ты слышала, как она сегодня скрипела? — спросил он.

— Кто? фисга… — Я покраснела, запнувшись.

Он повернул ко мне лицо и оглядел меня белёсыми, ничего не выражавшими глазами.

— Да, эта… Дуй-нога, — сказал он и сел на постель.

Я молчала от страха.

— Поэтому, наверное, так нога и устала… не сгибается…

Он занёс левую ногу на постель, а правую никак не мог поднять и мучительно кренился на правый бок, пока я, поборов внезапное оцепенение, не помогла ему.

Я укрыла его одеялом. Он полежал с минуту, глядя куда-то мимо меня и шевеля губами, и потом вдруг, удивлённо подняв косматые, совсем седые брови, неуверенно произнёс:

— Гмынх…

— Что?

— Ну, это… гмынх… — сказал он, дёргая под собой подушку, — выше… поправь, девочка…

Я сделала, как ему было нужно, и он немного приподнялся.

— Это мой брат Коля… да, — сказал он, кивая мне как-то странно. — Ты знаешь… Ведь он лихо так бросал бомбы на позиции противника. У него были такие большие, пышные усы — светло-русые… Где-то у меня была его фотография: он снялся в авиационном шлеме, и на лбу, поверх шлема, такие очки, которые назывались… кажется, консервы , да… Была давно, — нет, теперь, наверное, уже не найти: куда-то затерялась… Он старше был меня на полтора года, и, когда мы были ещё маленькие, мы с ним всегда соперничали и боролись… Он здорово меня тузил, ты знаешь, но и я ему спуску, как говорится, не давал, да… И когда нас укладывали спать в нашей комнате, и няня уходила, мы начинали колошматить друг друга этими самыми…

— Подушками? — пролепетала я в ужасе.

— Ну да… да… гмынхей, — повторил он задумчиво. — А что, — вдруг он взглянул на меня, чего-то не понимая, — разве ты не знала этого слова?

— Нет, дедушка…

— Ну да…ты ещё… сколько тебе лет?.. семнадцать?

— Да, скоро будет…

— А разве ты его не видела в словаре Емельяна?

— Какого Емельяна?..

— Ну, Емельяна Андреевича. Он же приехал вчера из Ростова. Разве он тебе не показал свой словарь?

— Дедушка, вы что-то путаете… Никто к нам не приезжал… А Емельян Андреевич — он же умер… двадцать лет назад…

— Э, умер!.. Это всё сказки, девочка! Они — Антоша с Сашей — сказали всем, что убили его, и написали его имя на памятнике, на Востряковском кладбище, там, где Шурочка была похоронена, жена его… А на самом деле они только пригрозили ему как следует — ну, и заставили его уехать подальше, скрыться от всех родственников. Но словарь ему удалось сохранить, это я точно знаю: он мне писал потом… Они его связали и обыскивали всю квартиру, но словарь был в таком месте, что они его не могли найти. Они нашли только черновую копию и думали, что это всё, когда они её уничтожили…

— А много слов было в этом словаре? — спросила я.

— Хм… ну сколько?.. примерно где-то… я не знаю, — сказал он вдруг беспомощно. — Мне кажется, они говорили тогда, что больше тысячи слов было… да, где-то тысяча, может быть, полторы…