Николай Байтов - Думай, что говоришь

— Вон идёт Лёша.

На другой стороне вдоль забора двигалось что-то тёмное, различить было нельзя. Он тоже заметил и крикнул громко: «Лёша!» Тёмное пятно не отозвалось, а медленно передвигалось в летящем снегу — или стояло — не понять было… Потом исчезло: на дороге показались фары, и всё по сторонам заглохло в темноте.

Он выскочил на середину, размахивая руками. Машина остановилась перед ним. Послышалась неразборчивая буркотня, потом шофёр вылез.

— Помоги подвезти… Его ударило поездом. Помоги!

— Как это «поездом»?.. Вы откуда??

— Со станции пришли. Помоги!

Подошли ко мне. Шофёр осторожно наклонился, вглядываясь с недоверием и страхом:

— Пацан, что ли?

— Нет, я взлослый. Это у меня такой лост, видишь? Почти каллик… А ты в Налу едешь?

— Куда? Я в Солнцево еду.

— В Солнцево? Вези! Я там лаботал. Очень давно. НПО «Взлёт» знаешь?

— Ну. Длинный такой, серый забор?

— Селый многоугольный забол. А за ним аэлодлом и всякие там секлетные дела…

Стали меня поднимать.

— Ну вы даёте, — бормотал шофёр, — а мне после с милицией мотаться… В скорую надо…

— Не бойся, я не умлу. Здесь близко.

Затащили на заднее сиденье и захлопнули дверь. — «Осторожней, кровью не заляпайте». —

Поехали. Меня сразу стало мутить, пустота внутри поплыла, и боль ещё раздулась, а уж я думал, что больше некуда. Он сидел рядом.

— Слушай, — сказал я. — Если я опять потеляю сознание… Я скажу адлес моего длуга… Женя зовут. Там, в Солнцеве. Мы вместе лаботали. А потом очень долго не виделись… Я пелед ним виноват: он в палтию вступил, стал меня стесняться. Я и сам плохо о нём думал: плезлительно, — когда ещё сам был голдый… А чего плезилать? У всякого свой путь, точно?.. Ведь он пелешёл на плеподавательскую лаботу, а там это обязательное условие… А плеподаватель он — навелняка лучший, чем многие длугие… Видишь: это очень кстати получилось, что к нему… А адлес —…сейчас… ты запомни…

Я зажмурился и ещё напрягся, как мог, посреди боли… И не вспомнил. Всё съело.

Пьяные то и дело срывали стоп-кран. Ходили по вагонам, ругались в тамбурах. От Домодедова долго не могли отъехать. Поезд дёргался и останавливался, машинист что-то неразборчиво кричал в динамик, с кем-то переговаривался. Потом вроде поехали, но опять встали. Мой сосед второй раз пошёл в тамбур разбираться с несколькими сцепившимися там. Вернулся.

— Ты поп? — спросил меня.

— Нет.

— Дай рублишко.

Я засмеялся:

— А если поп, тогда сколько?

— Тогда? Ну… червонец… Попы обычно богатые…

— Это обычно. А вообще есть разные.

Он удивлённо на меня взглянул:

— Точно. Разные есть.

— А может, я богаче любого попа?

— Ну, этого я знать не могу, — сказал он, — а вот то, что ты из этих, — это видно. И с иностранными гражданами дружишь, как говорится… Ну, ты меня понял…

— Нет.

— Очень плохо, если нет. Придётся тебе объяснить… Вот если рублишко дашь, я тебе скажу такую одну военную тайну, которую ты любому иностранцу (если он, конечно, не дурак, ты понял?) — продашь за миллион долларов, а может, и больше, если не будешь дураком. Ну, дашь?

— На вино?

— На свечку Богу!

— Сначала скажи, потом дам. Может, твоя тайна копейки не стоит.

— Во деловой!

— А ты какой? Богу свечка, а натовской военщине, значит, пойдёт козырь на руки, так? А на что тогда твоя свечка?

Он покрутил головой:

— Ну, ты… Ты меня не понял! Вот ведь… чудак… Это ж самая главная тайна! Самая вот точная… В ней — всё. Ты услышишь когда её — ты будешь, как пузырь, — понял? — молчать!.. Потому что ты увидишь, что это всё — пиздец… Ой, я прошу прощения… Ведь я-то не дурак, я-то вижу, что ты человек настоящий… духовный, как говорится. Я видел таких, не думай… Вот почему я и говорю… Тебе не миллион. Это — тьфу! Нет, ты будешь — как святой, — будешь молчать, правильно я говорю?

— А ты? За рубль?!

Он дёрнулся и даже завыл от нетерпения и досады:

— Да не в рубле дело! Эк, вот гриб сидит! Не хочет понять… А ещё с бородой! Видимость одна!.. Другой бы бежал за мной: «дядя, расскажи, дядя, покажи!..» Вот сейчас выйдем в Белых Столбах, я тебя прямо приведу на то место и ткну тебя лбом, чтоб ты знал…

— Куда это?.. Да я не собираюсь с тобой выходить, мне до Барыбина.

— До Барыбина? Я сам барыбинский, так что ты мне не говори, не надо… А здесь я работал двадцать лет. Дежурным по переезду. Двадцать лет, ты понял?

— Ну и что?

— А то! Ты думаешь, почему мир у нас, а? Уже больше сорока лет! Думаешь, переговоры и всякая там хуета? Да как бы ни воняли, они не могут ничего сделать, не могут войны развязать. Потому что мир заговорён, понял? И запечатан. Вот так… И я знаю, где эта печать!