Владимир Козлов - 1986

И потом, разве так уж очевидно, ктó в романе Козлова настоящий насильник и убийца? Ведь финальная сцена, в которой Юра тащит в кусты случайно встреченную девушку, вовсе не доказывает его причастности к расследуемому преступлению. Понимание этого, пожалуй, и есть самый сильный момент в «1986»: возможно, главный герой только очередной насильник, лишь один в ряду многих и многих…

Там, где традиционная литература послойно реконструирует историю или последовательно моделирует психологию, трансгрессивный минимализм сразу же проникает на самый нижний – физиологический – уровень восприятия. Это позволяет пробиться к читателю напрямую, без «предварительной записи» или «ожидания в очереди» с другими писателями. Трансгрессивную литературу можно рассматривать как форму творческого прорыва к истокам человеческого опыта, к первоосновам нашей природы.

И проза Владимира Козлова – один из очень немногочисленных в современной российской литературе примеров того, как, минуя рациональное осмысление, произведение способно проникать сразу на эмоциональный уровень читательского восприятия. Порой это очень больно, иногда – нестерпимо стыдно и почти всегда – неприятно. Но такая проза доказывает общую способность литературы не только описывать жизнь, но пробивать кору обыденности. И становится ясно, что не кора это вовсе – а так, только тоненькая корочка. Что весь многовековой слой всей нашей культуры на самом деле очень тонок. Стыдно тонок…

Писать и читать тексты вроде «1986» – как постоянно расковыривать слегка затянувшиеся раны. Срамные, болезненные и кровоточащие. Это не делает нас ни лучше, ни умнее, ни счастливее, но проверяет на устойчивость, испытывает на прочность и позволяет просто оставаться людьми.

...

Юлия Щербинина