Игорь Савельев - Терешкова летит на Марс

— Ребята, шухер. — Паша проговорил сквозь зубы. — Тихо, не вертите головами.

Милицейский «бобик», едва светясь подфарниками, катился по боковой улице. Тихо-онечко. Присматривался. Скрипнул тормозами: у уазов они всегда пронзительны.

— Черт. Черт. Выбрасывайте все, быстро, — паниковал Игорь. Пакет с листовками был у Данилы, тот не отреагировал: раскачивался, настороженно дернул ноздрей.

— Э! Молодежь! — гаркнул один из ментов, едва вышел из машины. — Документики!

Скрываться поздно, и друзья обреченно ждали, когда к ним подойдут — тяжеленной властной походкой. Полиуретановая дубинка свисала из-под полушубка, как скрытое негритянское превосходство.

— Я что, неясно выразился? Документы! Чего по ночам шатаемся? Пьяные, что ли? Нет? А чего этот качается? Мы еще из машины заметили! Что пили? Что в пакете? Показываем, показываем, не стоим…

Игорь беспомощно посмотрел на остальных — и протянул пакет.

Мент, румяный, в сдвинутой шапке, достал пару листовок. Встал так, чтобы падал свет. Присвистнул.

— Ого! Леш, посмотри. Тут у нас какие-то воззвания… «Уважаемые граждане… Нас обманывают…» Е-мое… Так, поехали-ка в отделение. Там разберемся.

Отчаяние. Отчаяние.

— Может, договоримся… — забормотал Игорь, но тут Данила, молчавший до сих пор и разводивший ноздрями, как конь, гаркнул:

— Да чё с ними, с уродами, разговаривать! На! — И не успели сообразить, как он с размаху, как в Голливуде, ударил в румяное лицо, да так, что полетела шапка, да так, что хлопнулся сам на спину.

Суета. Сшибанье лбами. Паша так вцепился в руку Оли, что ей стало больно. Они и сами не поняли, как оказались в ближайшем дворе, и еще бежали, тяжело, поскальзываясь. За ними не гнались. Глухо матерясь, менты пинали Данилу, потом подняли, заломив руки…

Темнота. Убежавшие силились отдышаться в каком-то из совсем глухих дворов и не могли. Тягуче сплевывали в снег. Паника.

— Он ударил мента. Он ударил мента.

— Господи, вот идиот!

— С его-то прошлым!.. Его же теперь точно будут судить!

Общая истерика продолжалась минут пять. Игорь пинал снеговика. Все это время Ольга молчала. А потом сказала:

— Ладно. Я звоню папе. Попрошу, чтобы Данилу вытащили. Как у него фамилия?

— Ты точно можешь это сделать?

— Не знаю. Надо попробовать. Надо выручать.

Сжав мобильник и бормоча что-то себе, Ольга ушла в другой конец двора, где было совсем темно и что-то, кажется, текло. Не возвращалась долго. Наконец, заплаканная, — у Паши сердце рухнуло.

— Папа не поможет. — Она старалась, чтобы голос не дрожал.

— Что случилось?

Тут только не выдержала. Разрыдалась.

— Он на меня… накричал… Бросил трубку… Сказал… что я его обманываю… Шляюсь неизвестно где и с кем… влипла в какую-то историю… Как я теперь вернусь домой?

Паша обнимал ее, гладил, уговаривал.

Случилась катастрофа.

Под водосточными трубами наморозило целые студни, и стояла яркая ото льда ночь.

Паша, я не смогла тебе дозвониться. Сейчас у вас четыре часа: всю ночь ты не выходил в онлайн. Да и бог с ним. Ты ведь теперь работаешь с утра до вечера, и глупо требовать, чтобы ты еще и по ночам торчал у компа. Ты молодец. Правда.

Я не смогла дозвониться и поэтому пишу по мылу: очень хочется сообщить срочно. Я позвонила лечащему врачу (спасибо, кстати, за номер). Слава богу, все не настолько серьезно, как им показалось на первом обследовании, но все равно серьезно. Мама остается в стационаре, и может быть, ей придется хотя бы на время уйти из школы.

В общем, Паша, я решила вернуться. Уже в первых числах апреля меня можно будет встречать, а особые герои могут даже сделать это в Москве:) Только не отговаривай… да и поздно: я уже оформляю отчисление. Дело, как ты понимаешь, не только в маме. Я переоценила свои силы, у меня тут не пошло. И я очень виновата перед мамой и перед тобой. Нельзя так бросать людей, поэтому ничего и не складывается. Жалко, что я поняла это только сейчас.

Спасибо, что ты ждал меня все эти сраные четыре месяца. Теперь-то мы будем вместе.

Н.

В Питтсбурге 06:20 pm, 51°F.

В простудной, жирной темноте жидкокристаллический монитор бил в глаза слишком ярким и яростным квадратом, каждая буква, оглушительно четкая, впечатывалась в самый мозг. Паша тер глаза, которые ему самому теперь казались кроличьими. Шел восьмой час утра. Свет в офисе решил не включать, и проспект под окном тек мутноватым, чуть заторможенным потоком.

Он почему-то не заходил домой. Весь остаток ночи шатался по хрусткому городу, пытаясь понять, как же все так получилось, и понимал только то, что во всех играх они зашли слишком далеко.