Иван Зорин - Роман в социальных сетях

Премию вручали ранней осенью. На награждении были Чернобай и Синеглаз, раздававшие похвалы жюри за выбор лучших, а в президиуме, передавая микрофон, долго распространялись о лауреатах, подчеркивая несравненные достоинства их книг.

— Это современная проза, — шамкал лысоватый старик, перепутавший на юбилее имя Авдея Каллистратова. — Настоящая, современная литература». Он многозначительно замолчал, давая понять, что вкладывает в свои слова больше того, что представляемые авторы еще живы.

— Мы оценивали только текст, — вертел змеиной головкой критик, приезжавший к Авдею Каллистратову на дачу. — Только художественность и мастерство.

В зале сосредоточенно молчали, ожидая объявление победителя, но в жюри все тянули и тянули. Невзирая на нетерпеливый скрип стульев, говорили о великой силе искусства, возрастающей роли слова, при этом каждый из выступавших не преминул напоминать о себе. Авдей Каллистратов равнодушно обводил взглядом зал, механически кивал, замечая знакомые лица. Он вполуха слушал привычные речи, изредка аплодировал, а сам думал о том, почему всю жизнь писал, бог знает о чем, но не о том, каким увидел мир, в который пришел, и теперь его впечатления останутся тайной, которую он унесет с собой. Оставить слепок своего времени — может, в этом было его предназначение? Может, для этого он и родился? Когда до него дошла очередь выступать, он долго молчал, перебирая пальцами провод от микрофона.

— Говори же, — с недоумением толкнули его в бок.

— А что говорить? — хрипло произнес он. — Что вы лжете? Что мы все здесь мертвые души?

Динамик разнес его слова по залу, и, когда Авдей Каллистратов, обхватив голову, шел к двери, стояла гробовая тишина.

Человека под ником «Раскольников» звали Захар Чичин, и он был наемным убийцей.

«Жена и дети считают меня бизнесменом, — писал он. — У меня, действительно, есть сыскное агентство, и, служи я государству, то числился бы героем. Такие есть во все времена — в конце концов, люди всегда сводят счеты, как Каин с Авелем, а я лишь оружие, которое выбирают. Может ли оно быть виноватым?»

С аватары Захара Чичина смотрел окровавленный топор, а на его личной странице значилось:

«Родион Романович Раскольников, год рождения: 1866, религиозные взгляды: «Бог — это дьявол», политические — «право имею».

«О законе говорят, когда хотят запугать, — продолжал он. — К совести взывают, чтобы ослабить. Куда плывет наш корабль? Мы рождаемся, влюбляемся, стареем, из трюма стремимся на палубу, а потом умираем. Тогда нас выбрасывают за борт. Мой дед погиб на фронте. Бабка оплакивала его в одиночестве, не получив за него пенсии. А сейчас правят внуки тех, кто не воевал, кто пас в горах овец или сидел в лавке. Зачем им чужие предки? Мой отец честно трудился, а к старости не скопил на больницу и умер, потому, что ему не сделали операцию. Все каюты на корабле открывает золотой ключик, а как его достают — спросу нет. Но больше рта не проглотишь, больше желудка не переваришь, и лишнего я не беру. Искать меня бесполезно, я пользуюсь разными Интернет-кафе, а живу в далекой стране, так что мои дела вас не коснутся.

Зачем я откровенничаю? А зачем откровенничает «Иннокентий Скородум»? Или «Модест Одинаров»? К нему только приблизилась смерть, а со мной она постоянно».

Комментарии не заставили себя ждать.

«Так и со мной смерть постоянно, — признался «Иннокентий Скородум». — Ночами кричу от страха, кажется, мы с ней под одним одеялом. А Земля — это корабль-призрак, летучий голландец…»

«Если это розыгрыш, то глупый, — написал «Сидор Куляш». — А если откровения киллера, из них можно было бы сделать сенсацию. Лет сто назад».

«Будете флудить, вас забанят», — пригрозил Администратор.

«А сколько стоят ваши услуги, «Раскольников»? — заинтересовалась «Дама с @». — На свете столько мерзавцев».

«Совершенно согласна! — откликнулась «Ульяна Гроховец». — Когда меня отфутболивает чиновник, мне хочется всадить ему пулю в живот. И смотреть, как он корчится. Смотреть молча, жадно, сладострастно!»

«Все закладывается в детстве, — вынес приговор «Олег Держикрач». — В вашем было явно что-то не так».

Прочитав его комментарий, Захар Чичин вспомнил себя ребенком. Он жил тогда в пыльном южном городке с базарной площадью, в которую упиралась единственная улица, круто забиравшая к морю, и песчаной косой, далеко вдававшейся в залив. Цыгане продавали там на базаре животных блох, завернутых в хлеб, который принимали от золотухи, а эвкалипт, сбрасывавший летом кору и стоявший голым, называли «бесстыдницей». Родительский домик с каштаном во дворе, под которым спозаранку горланил петух, ютился на отшибе, отделенный от моря пригорком, и Захар, вместо колыбельной, слушал доносившийся издалека шум волн. Летом родители сдавали комнаты, перебираясь во флигель, и Захар привык, что люди вокруг менялись, навсегда исчезая, будто умирали, он легко сходился и так же легко расставался. «С глаз долой — из сердца вон», — поучала его бабка, на войне потерявшая мужа и проводившая старость в кресле под каштаном со спицами в руках.