Жанна Голубицкая - Записки брюнетки

И все было бы ничего, если бы не постоянные приставания деятелей желтой прессы. Очень многие тогда хотели еще раз перетряхнуть многообещающую жареную историю о том, как мулатка-подкидыш обокрала нашу любимую певицу. А потом еще и стала выступать в клубах чуть ли не под фамилией Понаровская…

— По паспорту я Анастасия Кормышева и никогда не пыталась назваться Понаровской, — уточняет Антоника. — а Антоникой называют меня близкие люди, так мне больше нравится.

Антоника честно давала интервью, объясняя, что и не думала ничего воровать у приемной мамы. Просто тогда 16-летняя провинциальная девчонка оказалась в совершенно новом для себя столичном, а еще и звездном, мире. И ей очень хотелось «соответствовать».

— Самое обидное, — повторяет Антоника, — что Ирина сразу поверила домработнице и выгнала меня, даже не поговорив! Не выслушав моих объяснений. И даже не спросив, как сделала бы любая мать: как так получилось? Как такое могло случиться?

Оказавшись в Москве через 5 лет после тех неприятных событий, Антоника пыталась все же поговорить с Ириной, все ей объяснить и примириться с ней. Не хотелось оставлять на душе недосказанное и жить с виной за то, что она не делала. Антоника звонила Ирине по телефону, а на Пасху даже приезжала на Трифоновскую с куличом и цветами. Надеялась, что в святой день бывшая приемная мама будет помягче и хотя бы поговорит с ней. Но Ирина Витальевна была непреклонна: она бросала трубку, а в квартире мать певицы Нина Николаевна, увидев Бетти в глазок, даже не открыла дверь…

— Мне было очень больно, — вспоминает Антоника, — но поделать я ничего не могла! Звездная мама вычеркнула меня из своей жизни.

А вот другая приемная мама Антоники, Валентина Федоровна, очень переживала: как там молодой девчонке одной в столице? В тот год я пару раз разговаривала с ней по телефону. Она очень тепло отзывалась о «своей Насте»: — Сейчас я на пенсии, тяжело болею. А Настя обо мне всегда заботилась, по дому все делала. Как зарплату получит, обязательно подарок какой-нибудь несет. Ласковая такая, добрая. Мы ее любим — и я, и муж мой. Так что напрасно Понаровская про какую-то «дурную наследственность» говорила. Я педагог, всю жизнь с детьми проработала, всякое видала. Настя — очень хорошая девочка, душевная. Я ее в 6 лет удочерила и ни разу не пожалела об этом. Только вот теперь места себе не нахожу: и зачем ее опять дернули в эту Москву? Так мы тут хорошо жили…

А в конце 2003 года Валентина Федоровна умерла. Снова было очень больно. И снова не в силах Антоники было вернуть близкого человека.

Прошло еще пять лет. Антоника прижилась в Москве, нашла новых друзей. Все эти годы Понаровская на все вопросы о приемной дочери исправно отвечала: «Я не хочу о ней говорить…» И Антоника решила, что для нее будет легче тоже выкинуть из головы и из сердца эту историю, пережить и отпустить свою личную драму…

— Видно, не судьба мне иметь материнскую любовь, — грустно улыбается Антоника, — все три моих мамы — настоящая и две приемных — меня оставили. С одной только разницей, что две сами отвернулись, а одну, самую любящую, забрал Бог.

— А ты в обиде на Ирину Витальевну? — интересуюсь я.

— Я давно простила и Понаровскую, и свою родную мать Марину… — отзывается Антоника. — Просто не хочу повторять их ошибки и их судьбы. Благодаря усилиям журналистов, не так давно я встретилась со своим родным отцом Доменгужем Жозе. Мы хорошо пообщались, но наши жизненные векторы просто не совпали. У отца своя жизнь, работа, большая семья, жена и много детей — и все это в далекой Анголе. Я вообще ни на кого не в обиде, обижаться — не в моих правилах. Зато есть люди, которым я по-настоящему благодарна. Кроме моих московских друзей, это еще и мои челябинские приемные родители. Если оглянуться назад, именно они оказались самыми близкими, самыми важными и самыми значимыми людьми в моей жизни. Бабушка Валентина Федоровна (я называла ее так, потому что по возрасту она мне больше в бабушки годилась) и дедушка Борис Александрович — это люди, которые все-таки подарили мне кусок счастливого домашнего детства. И вспоминая тот счастливый отрезок времени, настоящий семейный уют и тепло домашнего очага, я обещаю себе: мой сын Федор обязательно будет счастлив! И только со мною рядом.

— А как дальше жить будешь? — любопытствую я. — Ты же осталась совсем одна…

И тут Антоника улыбается радостно и даже счастливо: