Марджори Ролингс - Жажда человечности

Я ответил не сразу. Мне хотелось, чтобы все это получилось исключительно из-за упрямства отца, но я отлично знал, что такое объяснение не удовлетворило бы Клиффорда, тем более что дело касалось нашего отца. Он просто сказал бы, что за всем этим что-то кроется.

— Не знаю, Клиффорд. Может быть, ему просто захотелось показать характер.

Некоторое время он лежал молча, и я было подумал, что он заснул.

— Ты думаешь, он действительно ненавидит меня, Пат? — неожиданно снова спросил он.

— Я вовсе не думаю этого, Клиффорд. Может быть, у вас просто разный взгляд на вещи, только и всего. Все обойдется.

Прошло, как мне показалось, довольно много времени, но Клиффорд не отвечал. Тогда я вытянул руку и положил ее в темноте на его плечо; он не пошевелился.

Утром Клиффорд разбудил меня.

— Пат, — сказал он, — уже полвосьмого. Мне скоро нужно уходить. А, Пат?

Я поднял голову и открыл глаза. Комната была полна света: в ярком луче солнца расплавленным янтарем светился налитый в чашку чай. За столом сидел уже успевший одеться Клиффорд.

— Мне хотелось, чтобы ты поспал подольше. Ты ведь очень устал, Пат.

— Это уже прошло, Клиффорд.

Я встал, оделся, умылся в ванной, вернулся в комнату и сел за стол.

— До чего же вкусно пахнут эти гренки!

— Ты уж прости, что у меня нет на завтрак ничего, кроме гренков. Я совершенно забыл купить вчера бекон. Неважно…

Он встал и начал жарить мне хлеб, но я ему не позволил.

— Я сам, — сказал я. — Иди пей чай.

Он снова уселся и отхлебнул глоток. Потом подошел к окну и выглянул наружу.

— Как здорово, что сегодня такая чудная погода!

— Да. Все должно быть о'кэй.

Я перевернул хлеб на проволочной сетке над плиткой.

— Когда тебе нужно уходить?

— Обычно я выхожу без четверти восемь. К восьми я уже там.

Он допил чай, сходил вымыл чашку, вытер ее полотенцем, поставил в буфет.

— Не вздумай задерживаться из-за посуды, Пат. Я вымою ее сам, когда приду.

— Не беспокойся, — возразил я, выложил хлеб на стол, намазал его маслом и налил чай. — Не рассыплюсь, если вымою несколько тарелок.

— Ну что ж, мне, кажется, уже пора.

Он встал, подошел к двери, приоткрыл ее и, держась за дверную ручку, остановился на пороге.

— Я думаю, ты еще сумеешь вырваться сюда, Пат. Не сразу, конечно, но…

— О чем разговор, Клиффорд, конечно, я еще приеду.

Клиффорд все стоял в дверях, не двигаясь с места, держась за ручку, будто хотел что-то сказать мне, но не знал, как это сделать.

— Ну ладно, — заключил он. — Главное — будь осторожен на шоссе. И кланяйся Абботсфорду, когда вернешься. Пока!

— Пока, Клиффорд. Спасибо тебе за все.

Клиффорд закрыл дверь, и я услышал, как он сбежал вниз. Я подошел к окну взглянуть, как он выходит из ворот на улицу. Он шел быстро, опустив голову, и ни разу не посмотрел назад.

Я вернулся к столу, доел хлеб, выпил чай и снова подошел к окну. Ослепительные блики утреннего солнца вспыхивали в порту, отражались в стеклах домов на северной стороне залива. Из головы у меня не выходил брат. Я вдруг представил себе, как он вернется вечером с работы в свою пустую, неуютную комнату, как, один-одинешенек, усядется за ужин, вымоет посуду и уберет её в буфет, выйдет на улицу пройтись или сядет за уроки, а потом ляжет спать, и так — каждый день!

Я подошел к буфету и снял вазу, из которой Клиффорд брал деньги. Кроме еженедельных счетов за квартиру с расписками хозяйки, каждая из которых свидетельствовала о том, что ею получено пять долларов, в вазе лежали одна четвертьдолларовая монета, пятицентовик и две монетки по одному центу. Я поставил вазу на место, сел на кровать. Вспомнил, как брат смотрел па меня, когда я ел в кафе, как небрежно бросил кассирше двухдолларовую кредитку; вспомнил пирожные, что он купил, когда мы шли домой, и мне с трудом удалось подавить рвущийся из горла крик.

Спустя некоторое время я встал, спустился вниз и попросил у хозяйки разрешения воспользоваться ее телефоном, чтобы позвонить домой. Я заверил ее, что с ней рассчитаются в течение ближайших же дней, вызвал междугородную и попросил соединить меня с Абботсфордом, 723. Дождавшись, когда гудение и щелканье в трубке аппарата прекратились, я услышал, как на другом конце линии, более чем за пятьдесят миль от меня, сняли трубку.

— Алло?

— Алло! Дженни? Это Пат.

— Патрик Бартон? Откуда?

— Из Ванкувера. А ты думала, из Сибири?

— Не воображай, что это очень остроумно. Уверяю, тебе будет не до смеха, когда ты встретишься с отцом! Самое лучшее для тебя — это сию же минуту очутиться здесь!