Джала Джада - Сократ и афиняне

Бабку похоронили, сучка скоро почему-то сдохла, а Агашку увел с собой какой-то проезжий пьяница. Сбылись бабки Насти слова. А покосившийся домик с почерневшими бревнами и разваливающимся забором до сих пор стоит посредине деревни со смешным названием Головажелудка.

Оказались заблудшие два барана в темном лесу среди волков. Пока хищники не проснулись и пока не рассвело, один из баранов торопливо обломал рога, обточил копыта под когти, а зубы под клыки, наслюнявив, выпрямил колечки шерсти. Закончив перевоплощение, начал зевать, стараясь завыть: «У-у-у-у…» Получилось нечто похожее на «бэу-бэу-бэу…». Под удивленными, злыми и подозрительными взглядами волков он делал вид, что он заболевший волк, потому вид у него немного бараний и голос с хрипотцой. Поверили… кажись… Облегченно вздохнул…

Второй же, прочистив голос, от души заблеял, наслаждаясь звонкой мелодией бараньего естества, понимая, что слышит эти звуки в последний раз. Счастливчика загрызли. В пиршестве, скрывая отвращение, участвовал и урчал от показушного удовольствия «умный» баран, который прожил в стае, завывая по ночам на луну, до старости. Вид здорового волка, естественно, к нему не вернулся, и его долго еще считали в стае «паршивой овцой» с отклонениями, которой место не в стае, а в стаде. Многое стало привычным, лишь сны, пожалуй, оставались без изменения — бараньими.

Когда волки стали досаждать соседней деревне, на них устроили облаву и перебили. Люди были удивлены: в стае волков оказался всего один старый волк, а все остальные были подстриженные под волков бараны и козлища.

Всякие бывают странности у людей. Над ним и посмеивались, и жалели, возможно, кто-то и презирал. Все: и кто его любил, и кто терпеть не мог, и просто знакомые — в один голос утверждали, что он под каблуком жены. Чтобы радовать своих, он работал, не жалея сил, на трех-четырех местах, дома не делил хлопоты на «мужские» и «женские»: и в магазин ходил, и краны чинил, и посуду мыл, и кушать готовил, и убирался, и пылесосил, и в огороде копался. Ничего не тяготило, делал все легко и радуясь. Странность была в том, что безумно радовался, если ему вечером расправляли постель. Утром убрать — пожалуйста, вечером расправить — смерть, ни в какую. Жена и дети знали эту его слабость и подшучивали над ним, специально собираясь, чтобы посмотреть, с каким восторгом, наслаждением, невыразимым словами блаженством он ложился спать в приготовленную ему постель. Их смешило и забавляло это непонятное ребячество, не изменяющаяся с годами странность.

Праздник прошел замечательно: были гости и много подарков. На другой день ему пришлось встать пораньше, надо было сделать отложенные ради домашнего праздника дела. Как в таких случаях бывает, день оказался вдвойне, втройне тяжелым. Вернулся поздно, усталый, голодный. Жена и дети радостно его встретили и стали наперебой щебетать, как они целый день возились с подарками. Поев холодные остатки от праздничного пира, он взялся за гору вчерашней посуды, шутя, веселясь и радуясь с прибегающими на кухню женой и дочерьми над их подарками, которые они теперь вместе с ним начали перебирать заново. Постепенно исчезла усталость, ушла куда-то головная боль, мучившая с полудня, с ног спала свинцовая тяжесть, глаза посветлели — пришло то счастливое чувство семьи, которое не понимают несчастные друзья и знакомые, обзывающие его «подкаблучником». Но все проходит. Закончился и этот день. Оживленные и радостные, разбрелись укладываться спать. Когда он, почистив зубы и умывшись перед сном жидким ароматным мылом, пришел в спальню, увидел постель, расправленную только со стороны жены, которая, с беззаботной улыбкой натирая кремом руки, сказала: «Милый, извини, мне не хотелось тянуться через кровать, скинь, пожалуйста, покрывало на кресло, я утром уберу».